Берлинская переводчица Урсула Келлер недавно перевела на немецкий язык "Сивцев Вражек" Михаила Осоргина и "Чья вина"" Софьи Толстой. Для "Д" она написала о том, как одно слово становится ключом к целому культурному пространству.
Жизнь переводчика — неблагодарная штука. Человек свободной профессии и крепостной одновременно, переводчик изо дня в день борется со словами и чужого, и собственного языка, пытаясь обойти многочисленные рифы и доставить все то, из чего складывается текст, из одного языкового мира в другой. По существу, такую доставку невозможно произвести совсем без потерь, ведь необходимо перевезти не только языковой, но и культурный груз, продукт другого жизненного мира. А это практически недостижимо. Межкультурные различия начинаются с различия представлений, связанных со словами и понятиями, и с разницы в их значениях. Или все одинаково представляют себе "стол", "стул" и "хлеб"? Следовательно, какая-то часть драгоценного груза, передаваемого переводчику на доставку, теряется в пути.
Итак, перевод всегда может быть лишь попыткой приблизиться к оригиналу, и некоторые утверждают, что он в принципе невозможен. Тем не менее люди не могут обходиться без переводов. И без тех, кто отваживается совершить прыжок через ров между двумя культурами и каждый день делает это снова и снова, невзирая на то, что при этом ему без конца приходится склонять себя к компромиссам, порой сомнительным.
То, что переводчик не понимает, он не вправе переводить
Кто-то однажды сформулировал принцип: то, что переводчик не понимает, он не вправе переводить. Но когда можно быть вполне уверенным, что мы что-то действительно понимаем? Даже общение на родном языке достаточно часто приводит к недопониманию. Так как тогда можно быть уверенным, если понять нужно язык неродной? Возможно, это важнейший инсайт: переводчик никогда не вправе быть в чем-то уверен! Даже когда все, казалось бы, ясно, нужно задавать вопросы.
В домах русских раньше можно было увидеть так называемые лежанки (lezanka) — согласно словарю, по-немецки это ofenbank (то есть "печная скамья"). Но ofenbank, знакомая по немецким домам,— это скамья для сидения, пристроенная по периметру вокруг большой, обложенной кафелем печи. А русская лежанка представляет собой спальное место, пристроенное сбоку либо расположенное на самой печи, которая сохраняла тепло в течение всего времени сна. "Печи (у русских) очень большие и долго сохраняют тепло,— говорится в примечании к первому изданию немецкого перевода сборника русских сказок, опубликованного Антоном Готхельфом Дитрихом в 1831 году.— Поэтому зимой они служат в качестве спального места для целых семей, которые в отсутствие перин и хороших матрасов вынуждены искать теплое ложе для ночлега.
Таким образом, передача русского слова "лежанка" в немецком языке невозможна без потерь. Поскольку языкового эквивалента у немцев не существует, приходится прибегать к описательному переводу наподобие "спальное место на печи". Это компромисс, но компромисс не гнилой, поскольку он воздает дань уважения разнице между жизненными мирами и не превращает русскую избу в kate, то есть типичный дом немецкого крестьянина.
Русская лежанка — это только один пример из многих, иллюстрирующий работу переводческой фабрики слов. Что ж, кто-то может увидеть недостаток в вынужденной необходимости "идти на уступки" в форме таких парафразов. Но в действительности такой подход обогащает, ведь одно-единственное слово открывает для нас чужие культурные пространства, а перевозчик "печной скамьи" — переводчик — является тем, кто пользуется привилегией чувствовать себя как дома в обоих этих культурных пространствах и выступать в качестве посредника между ними.
"Лучший переводчик должен прекрасно уметь объяснять",— верил Иоганн Готфрид Хердер. И поскольку просто "доставить" содержание из одного языка в другой не всегда оказывается возможным, периодически для этого приходится прибегать к примечаниям и ссылкам, которые как бы формируют добавленную стоимость перевода.
Новатором в подходе к культурно-историческому комментированию был писатель и переводчик Владимир Набоков, который чувствовал себя как дома в трех языках. Он перевел пушкинский роман в стихах "Евгений Онегин" на английский язык, совершенно осознанно отказавшись при этом от рифмованного слога, поскольку считал, что перевод в стихотворной форме никак не сможет соответствовать уровню оригинала. И он сопроводил свой "перевод" объемным и в высшей степени остроумным комментарием по всем литературным, биографическим и историческим аспектам, не испортив тем самым удовольствие от чтения "Евгения Онегина", притом что комментарий примерно в четыре раза длиннее самого пушкинского шедевра.
Так что перевод — это не всегда только потери. Утраченное в одном месте компенсируется в другом, пусть даже в форме комментариев. И в результате рождается некое новое целое, которое хоть и не является точной копией оригинала, но и не пытается претендовать на это.
От редакции: "Диалог" благодарит замечательных переводчиков, работавших над этим выпуском газеты: Владимира Широкова, Барбель Сашсе, Викторию Кирстен, Александра Королькова, Арно Ланге, Анну Камаеву и Ельке Вальтер.