— Каким было ваше лето в Ленинграде, в детстве, помните?
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ / купить фото
— Городского лета у меня, по сути, не было — всегда вывозили за город, сдавали на каникулы, и не только на летние. Вот Дом архитекторов правильное место, а сначала еще был Дом художников на берегу в районе Комарово. Там, помню, стоял роскошный медведь работы скульптора Воробьева. Есть фото, где мы все — приличные дети в зимних шубках — сидим вокруг него. Конечно, эта ветка — Зеленогорск, Комарово — была раем для детей из творческой среды: там стояли дома творчества киношников, композиторов, архитекторов. Владлен Гаврильчик, помнится, рассказывал: когда он был штурманом шаланды, песок набирали как раз на этом направлении — подкапывались под чистую публику.
— Ну хорошо, с детством понятно, а в молодости?
— Да из Академии художеств летом все тоже уезжали кто куда. Но те, кто оставался, жили весело. Я, кстати, понимаю тех, кто тепло вспоминает СССР. Я-то сам вспоминаю Союз без восторгов, но время мы тогда проводили беззаботно. Особенно в мастерских старших товарищей. Никого не волновало, кто как одет. Вообще не было понятия статусности — важно, что "наши", от мала до велика, были не такие, как "они", чиновно-советские. Мой круг совсем не был диссидентским, скорее "проживатели жизни". И как проживали! У многих — это потом, когда мы уже как-то профессионально оформились,— были мастерские-мансарды. Летом вылезешь на крышу — вид такой, хоть лети. Так что потом Парижи-Лондоны радовали, но так уж насмерть не удивляли. Хотя невозможность видеть мир для меня была серьезным переживанием. Особенно когда читал что-нибудь вроде хемингуэевского "Праздника, который всегда с тобой". Казалось, что режим навсегда. На Запад меня не пускали много лет, поэтому обустраивался здесь.
"Сайгонская мифология" тоже прошла мимо нас, мы были все-таки работящими пареньками. Помню мастерскую в Матвеевом переулке рядом с Мойкой. Как заводилась лишняя десятка — звали студентов-музыкантов из соседнего училища, чтобы играли прямо во дворе, пока мы выпивали. Они, отыграв, присоединялись.
— Классических музыкантов звали?
— Да любых. Вообще мое поколение было очень дружно со стариками: художники Петров-Полярный, Ризнич, Смирнов. Я совсем еще молодым искусствоведом входил с худсовет Ломоносовского завода, там золотым запасом был фарфор. Всех проверяли, поэтому фарфор выносили девушки. Археологи будущего не поймут, почему в общественном туалете рядом с ЛФЗ так много битой посуды. А они дотуда добирались и вынимали-перекладывали фарфор, что-то в процессе билось.
— А чувствовало ваше поколение какую-то связь с царским Петербургом? На Царскосельский вокзал выпивать не ходили? Или для вас он уже был просто Витебским, с Серебряным веком никак не связанным?
— Все эти игры в Серебряный век у нас не практиковались. Но вокзалы летом — это да. И не только в Ленинграде. Павловский — уже более поздний, архитектора Левинсона. В буфет на Витебский захаживали. Но больше мы любили изумительные рюмочные. Там, где подавали разрезанное яйцо под майонезом, а сверху кусочек кильки. Еще не кооперативные, а государственные грузинские забегаловки. Чебуречная на Майорова — до сих пор туда ходим. Вообще я работал после академии одно время художественным руководителем в комбинате декоративного искусства, а он оформлял все — от атомоходов до ресторанов. Ну и я, конечно, по долгу службы навещал. Тогда рестораны оформляли лучшие художники. Например, "Невский",— там было стекло Бориса Смирнова. Многолетняя точка для нескольких поколений — уже упоминавшийся Дом архитекторов: бильярд, один из немногих настоящих ресторанов. С обязательным "деревенским бифштексом". Там всегда кто-нибудь сидел из старших, мы присоседивались, а старики расплачивались за нас с девушками, хотя мы, разумеется, делали вид, что и сами рвемся заплатить. Интерьер сохранился — редкий случай.
— А что сейчас? Куда летом в Петербурге идти?
— Сейчас для меня опять нет городского лета. Езжу по две-три недели отдыхать. С музейными коллегами — по России, почти каждый год. За границу — отдыхать и одновременно по делу, надо же знать, как там в искусстве обстоят дела: Венеция, Базель. Дача — это совсем не мое. Когда я в городе, люблю ходить в Таврический сад. Летний сад после реконструкции перестал быть для меня обаятельным — а ведь там тоже, можно сказать, молодость прошла. Чаще стал бывать в Павловске. С годами нарастает буржуазность, мне стали нравиться рестораны с открытыми верандами на Островах. Это, к сожалению, показатель возрастной. Раньше была идея в Мраморном дворце чаще делать выставки на открытом воздухе, во внутреннем дворе, а теперь все стало чопорнее. И события 1990-х, когда вместо броневика мы установили "Мраморный форд" акциониста Ха Шульта — это уже история. Броневик из курдонера Мраморного дворца (он сейчас где-то в Музее артиллерии) не мы убрали, конечно. Там еще несколько проектов на этом месте сложилось, и только потом вернули из "ссылки" (а сослан он был в запасники Русского музея) Александра III Паоло Трубецкого.
— Как переживаете белые ночи и массовый заезд в город туристов? Меняется ритм жизни?
— Туристов я всегда не любил. Это очень хитрое завоевание советской власти, когда миллионы людей с тремя банками тушенки и гитарами забрасывали себя черт знает куда и пели про туманы. Что касается ритма — летом мне всегда лучше пишется. Вот скоро у меня выйдут новые сказки и книжка мемуарная, там будет в том числе о том, о чем мы сегодня говорили, очень жду их.