17 мая президент России Владимир Путин принял в своей сочинской резиденции премьер-министра Италии Паоло Джентилони, но на пресс-конференции по итогам этой встречи главное внимание уделил не ему и его народу, а Дональду Трампу и его народу. А также его Сенату, Конгрессу и прессе. Специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников о том, каковы те, кого, по словам Владимира Путина, обуяла политическая шизофрения,— тупые или просто опасные и нечистоплотные.
Владимир Путин впервые принимает нового премьера Италии Паоло Джентилони. Но не исключено, что он все еще принимает его за Маттео Ренци, и думает, что с Паоло Джентилони можно разговаривать так же, как с Маттео Ренци. И что можно шутить, говоря, что после спада в товарообороте между Италией и Россией, с того времени как новым премьером стал господин Джентилони, этот товарооборот вырос сразу на 28%.
Я обратил внимание, что господин премьер-министр Италии просто переменился в лице на этих словах. От чего он так близко к сердцу их принял? Подумал, что ему сразу могут поставить это в вину — если не соотечественники, которых трудно, а вернее, невозможно упрекнуть в предвзятости к России, то партнеры по G7, саммит которой состоится уже совсем скоро и будет, похоже, состоять из примерно таких упреков стран—членов G7 (причем друг другу: у России считай что со всеми странами вдруг резко обострился товарооборот с начала года — я заметил это еще на многочисленных двусторонних встречах Владимира Путина в Китае, когда он говорил то же самое и чешскому президенту, и греческому премьеру, и китайскому председателю…).
Шутить с новым итальянским премьером, видимо, не надо, Паоло Джентилони этих шуток не понимает.
Он поспешил ответить, после того как Владимир Путин, когда перевели эти его слова, даже, можно сказать, старательно посмеялся, чтобы быть верно понятым: шутит он, шутит…— так вот Паоло Джентилони поспешил сказать, что не уверен, что это достижение можно отнести за счет «развития финансово-экономических отношений в начале 2017 года».
Нет, не Маттео Ренци.
Переговоры не были длинными: еще предстоял обед (покормили кроме прочего итальянцев воронежским, надо полагать, прошутто со знаменитой кубанской моцареллой). Перед пресс-конференцией итальянские журналисты интересовались почему-то у меня, что подарил Владимир Путин итальянскому премьеру. Дело в том, что они знали: Паоло Джентилони взял с собой для Владимира Путина галстук (в свое время Сильвио Берлускони если и дарил Владимиру Путину между прочим галстуки, то не меньше, чем сразу семь — чтобы на всю неделю хватило).
В начале безоблачно стартовавшей пресс-конференции Владимир Путин сообщил, что через два месяца на Международную космическую станцию полетит международный экипаж, в составе которого будет и гражданин Италии, а также что в Третьяковской галерее проходит выставка итальянского художника Джорджо де Кирико (ну ударение поставил немножко не туда, так это потому, что де Кирико в Москву до сих пор толком не привозили…).
Итальянский премьер, глядя как-то украдкой на главу «Роснефти» Игоря Сечина, сообщил, как рад, что «Роснефть» «подарила области Марке €5 млн для восстановления больницы в городе Амандола». Слово «подарила» прозвучало, без сомнения, исчерпывающе точно.
Все было чудесно, пока итальянский журналист не спросил Владимира Путина, рассказал ли ему Сергей Лавров что-то о своей встрече с Дональдом Трампом.
— И вас хочу спросить: как вы цените работу господина Трампа? — добавил журналист телеканала RAI.
На лице Владимира Путина появилось выражение, которое должно было продемонстрировать, что вопрос ему понравился и что он понял все его смыслы (накануне в американской печати, а также в Сенате и Конгрессе говорили только, кажется, о том, что Дональд Трамп выдал Сергею Лаврову секретную информацию про быт руководителей ИГ, и подразумевалось, что эта информация досталась от израильского агента, внедренного в ИГ, то есть Дональд Трамп поставил под удар и этого чудесного человека).
Впрочем, до этого еще был вопрос про Ливию, которая очень беспокоит Италию, находящуюся в опасной, как в какой-то момент выяснилось, близости от нее.
Причем итальянский премьер говорил, отвечая считай что про две Ливии, из которых состоит сейчас недавно еще единая вроде бы страна, и о том, что надо их теперь объединять, и по тону его было очевидно, что нет, во-первых, никакого представления, как это делать, и во-вторых, что никого, кроме Италии, по крайней мере в Европе и США, это больше и не интересует.
Господин Путин обнаружил знание предмета и назвал Ливию «страной чрезвычайно важной».
Действительно, до сих пор в памяти его комментарий по поводу казавшегося уже неизбежным тогда вторжения в Ливию войск западной коалиции. Владимир Путин говорил об этом тогда на Воткинском заводе рабочим (см. “Ъ” от 22 марта 2011 года), он сам работал в это время премьером и, казалось, не вмешивался во внешнюю политику президента страны. Но в тот момент его прорвало. Ничего изменить было уже нельзя, и такое впечатление, что господин Путин до сих пор не может себе этого и простить.
— Ливия становится очередным транзитным пунктом, прежде всего для беженцев из Черной Африки в Европу,— заявил господин Путин.— И здесь уже никакие тяжелые события в самой Северной Африке, я имею в виду Ирак и Сирию (впрочем, это не совсем та местность.— А. К.), не имеют значения. Но 2 мая, как известно, состоялась первая встреча ведущих политических сил Ливии, маршала Хафтара и правительства (это далеко не всем между прочим известно, Владимир Путин, значит, готовился к переговорам с итальянским коллегой.— А. К.)…
И тут Владимир Путин остановился на второй части вопроса итальянского журналиста — о результатах визита министра иностранных дел России Сергея Лаврова в США:
— Мы их оцениваем высоко (улыбка господина Путина, сопровождавшая вопрос корреспондента RAI, осталась, таким образом, казалось, в прошлом.— А. К.). Это был ответный визит после того, как накануне мы принимали в Москве госсекретаря США Тиллерсона (с ним встречался и президент России.— А. К.). Это обычная, естественная международная практика.
Владимир Путин говорил так дипломатично и равнодушно, даже рассеянно, что убаюкал, кажется, всех. По крайней мере я и представить не мог его следующей фразы.
— Что касается реакции на эту встречу, то в Соединенных Штатах развивается политическая шизофрения! — произнес он.— Ничем другим я не могу объяснить обвинения президента Соединенных Штатов в том, что он выдавал Лаврову какие-то секреты! Кстати говоря, я сегодня с ним на этот счет разговаривал, придется объявить ему замечание, выговор, потому что он этими секретами с нами не поделился! Ни со мной, ни с представителями спецслужб России…
Сергей Викторович, сидя в первом ряду в зале, похохатывали. Но на окраине сознания Сергея Лаврова, не исключено, уместилось соображение насчет того, что а ведь, может, и правда замечание или выговор объявят теперь, чтобы все по форме было, раз уж сказано вслух таким человеком, и что замечания, конечно, от выговора отличается, и что все-таки, замечание или выговор, а?..
— Это очень плохо с его стороны,— продолжал Владимир Путин.— Более того, если администрация США сочтет возможным, мы готовы предоставить запись беседы Лаврова с Трампом, в Сенат и Конгресс США…
И тут ведь тоже важная вещь случилась, на которую мало кто, а может, и совсем почти никто не обратил в этой суматохе внимания: Владимир Путин пробормотал нечто, слишком уж напоминающее одно известное слово… то самое одно известное слово на одну известную букву, без которой иногда и не обойтись… и вот оно вырывается… вот и тут… (Это что же такое его переполняло, что оно так вырвалось?) Обсценная, как говорится, лексика… да еще и в одном ряду с такими уважаемыми на первый взгляд словами, как «Сенат» и «Конгресс»…
Этот момент, я считаю, необходимо зафиксировать для вечности.
— Конечно,— заключил Владимир Путин,— в том случае если американская администрация этого захочет!
Ясно было, насколько продуктивно Владимир Путин потратил это время, пока его итальянский коллега отвечал на первую часть вопроса, про Ливию. У Владимира Путина было время, чтобы приготовить свой ответ про встречу Сергея Лаврова с Дональдом Трампом. Причем, скорее всего, даже слишком много времени: окончание, про возможность публикации записи разговора, было, скорее всего, лишним, потому что противоречило началу ответа, в котором Сергей Лавров ничего не рассказал вообще. Зачем же даже спрашивать было, если уже есть запись?
Впрочем, и это тоже понятно: Владимир Путин хотел, видимо, дать понять, что не было, ну не было ничего такого в этом их разговоре!
То есть он все-таки пошел на поводу у этой, как он полагает, шизофрении.
После пресс-конференции помощник Владимира Путина Юрий Ушаков на ходу в суете сказал, все-таки отвечая на вопрос журналиста Bloomberg Ильи Архипова, а не игнорируя его, что да, ведется же запись, не прямо, конечно, в переговорной комнате, а там, где надо…
Теперь историю можно развивать уже до бесконечности: ну а что, русские перехватили запись переговоров Сергея Лаврова и Дональда Трампа… да, у самих себя…
— Вначале это было нам смешно…— говорил тем временем Владимир Путин, было видно, что он выскажется до конца обязательно и что формат этот, присутствие итальянских журналистов, которые в целом не считаются вражескими, его устраивал.— А теперь это не просто грустно! Это вызывает у нас озабоченность: до чего могут договориться люди, которые генерируют подобную чушь! Подобный бред! Трудно себе представить! Все это делается на основе разжигания антироссийских настроений. Меня, вы знаете, что удивляет? Они раскачивают внутриполитическую ситуацию в Соединенных Штатах под антироссийскими лозунгами, и они либо не понимают, что они наносят вред собственной стране, и тогда они просто тупые, либо они все понимают, и тогда они опасные и нечистоплотные люди! Но в любом случае это дело самих Соединенных Штатов, и мы туда вмешиваться не собирались и не будем. А что касается оценок деятельности президента Трампа, то это тоже не наше дело, и эти оценки должен давать американский народ, американские избиратели. Но, разумеется, это можно будет делать только тогда, когда ему дадут работать в полную силу.
То есть Владимир Путин еще до сих пор на стороне господина Трампа и предпочитает демонстрировать это.
Пресс-конференция продолжалась еще минут 15, но на самом деле закончилась.