"История моей жизни" Джакомо Казановы была написана 220 лет назад. Похожая книга могла бы появиться и в наше время
Казанова был не только пылким любовником, но и философом. Но кто об этом нынче помнит?
Фото: Mary Evans/ТАСС
У нас сразу несколько годовщин замечательной книги — "История моей жизни" Джакомо Казановы. По части ее написания, публикации и переводов постоянно мелькают две волшебные цифры — 7 или 2. Ну, например, автор назвал ее вообще-то "История моей жизни до 1797 года". До упомянутого года он ее не довел, умер в 1798-м, но в предыдущем году рукопись — так и оставшаяся в незаконченном виде — уже была, и еще тогда началось ее длинное путешествие по частным библиотекам и издательствам. Итого, значит, у нас 220-летняя годовщина самой книги.
Далее, первая в истории ее публикация (в немецком переводе) была в 1822 году, получается 195 лет. В СССР первый том вышел в 1927 году, после чего вмешалась набиравшая силу советская цензура,— это 90 лет. И так далее.
Но главное все-таки не в цифрах и юбилеях, а в том, что автор этой книги оказался сегодня неожиданно актуальным персонажем. Символом той Европы, которую мы (они) потеряли. Символом эпохи, к которой заново присматриваются сегодня, когда привычным стало признание, что демократия не решает всех вопросов, надо разобраться, что было до демократии и что будет после нее.
Но если кто из персонажей "золотого" XVIII века и описывает его в невиданных подробностях и с блеском, то это прежде всего Казанова, в той самой книге.
Здесь важно ответить на якобы простой вопрос: кем он был (причем только одним словом)? Пока что имя Казановы было нарицательным для обозначения покорителя женских сердец (точнее, тел). Итак, это слово — "любовник"? Но как раз его мемуары отлично показывают, что никаких европейских рекордов Казанова по этой части не ставил и к тому не стремился.
Тогда, попросту, все были такими (женщины тоже). Это было нормально — тащить в постель или просто в угол служанку, маркизу, да хоть послушницу монастыря (за что Казанова, видимо, и попал в венецианскую тюрьму, хотя, возможно, что то было только поводом). Ну то есть пределы были — вот хотя бы некто маркиз де Сад, который ведь не только писал книги... и хотя никого в реальной жизни не подвешивал на крюк, но забавы у него бывали странные... он-то не вылезал из тюрем и психушек. Но если без садизма, то в прекрасный век по части любви не было никаких проблем. Это викториански-романтическая строгость нравов следующих эпох сделала Казанову предметом ущемленной зависти и восхищения. Что докатилось и до наших дней, до Алена Делона, который играл Казанову так, будто того, кроме женщин, ничего не интересовало.
Но женщины, скажем так, для него не были проблемой. И деньги тоже его не сильно беспокоили. Конечно, можно обозначить Казанову как финансового авантюриста (это тоже — о нем), но одна и та же ситуация в его книге повторяется постоянно: кончились деньги, пошел играть, проиграл. Тогда обратился к какому-то влиятельному человеку, тот нашел способ для Казановы заработать, а то и дал денег — просто так. И никаких забот.
А что же для него по-настоящему было важно, то есть кем он сам себя считал? Да я же ломлюсь в открытую дверь: энциклопедии обозначают Казанову — если одним словом — как писателя, представьте. За его мемуары и за еще примерно 20 сочинений, которые до нас не все дошли.
Но это слово в том прекрасном веке означало не совсем то, что сегодня. Писали в основном non-fiction. Даже романы, где неуклюже передвигались некие вымышленные персонажи, типа вольтеровского Кандида, были плохо замаскированными философскими трактатами и диспутами на темы о добре и зле. То же — пьесы и даже оперы. Все нравоучительное и дискутирующее, да, даже сочинения де Сада.
И вот это для Казановы и громадного круга его знакомых было важно — что он был писателем. Ничего, что небогат, какая разница, кто его отец. Да он даже и дворянином не был — сын актера и актрисы. Но кого бы это волновало тогда? Право входа в высшее общество той эпохи — напомним, она называлась эпохой Просвещения — давала принадлежность к обширному кругу пишущих (мыслящих) людей. В этом кругу все были относительно равны. В него входили благодаря гуманитарному образованию и умению вести дискуссию на модные темы.
Европа в то время была единой так, как сегодняшнему Евросоюзу и не снилось. И Казанова колесил по ней от Лондона до Петербурга и Москвы (да, шпионом он, видимо, тоже был), его принимали монархи, включая Екатерину Великую, его снабжали рекомендательными письмами друг другу вельможи, потому что он принадлежал к важнейшему общеевропейскому сословию людей, владевших словом и мыслью.
Самая забавная часть "Истории моей жизни" — это описание общения Казановы с королем философов эпохи, Вольтером. Вся книга вообще-то о том, какие люди считали Казанову равным себе, а тут... как-то вопреки перу Казановы чувствуется, что зря он пытался дотянуться до Вольтера, спорить с ним о чем-то. Надувать щеки. До Вольтера Казанове было высоко. Но он ведь хотел играть в той же лиге, так хотел!
Что это была за лига? Философы эпохи Просвещения не боролись с абсолютной монархией как с идеей. Они боролись за то, чтобы монарх (и все прочие) был связан общественным мнением по части того, что хорошо и что плохо. А вырабатывали такое мнение они — пишущее, занимающееся науками и дискутирующее сословие. Некоторые боролись за роль законодателей морали с церковью, но последняя уже не очень-то и сопротивлялась. Описываемая ситуация — не идеал века, а его реальность. Это так было.
Кстати, нам эта реальность знакома по концепции существования советской интеллигенции. Да, она пыталась воспроизвести у нас ситуацию XVIII века — с известным результатом. Кто-то из таковой не принимал коммунистическую идеологию открыто, но большинство скорее старалось объяснить всем, и власти в том числе, какой должна быть "настоящая" коммунистическая идеология — с человеческим, понятно, лицом. И просвещать по этой части народ.
Внутренний трепет личностей из правящей верхушки перед сословием людей знаний и книги дошел до наших дней — зачем иначе нужно было писать диссертации по заведенным еще в СССР канонам (и не надо говорить, что это плагиат, писали так, как положено, нудно, с цитированием и заимствованиями). Ведь научная степень непосредственных благ сегодня почти не несет. Но почтение к ней — оттуда, из "золотого" века. Это то же самое, как Казанова описывает свои встречи с Вольтером, стенографически отчитывается перед потомками, как великий человек — явно из вежливости — обещает выписать его, Казановы, сочинения, заказать их перевод...
Есть такая школа мысли — что люди Просвещения доигрались до французской и прочих революций. Это жестокое и несправедливое обвинение, они как минимум совсем не того хотели. И, кстати, Казанова в своей книге очень жестко проходится по французским революционерам — то совсем не его люди. Собственно, гневная реакция людей Просвещения на революционное издевательство над их идеями и породила идеологию, которую сегодня называют консерватизмом, и она ожила, набирает силу как раз сейчас.
Но Казанова не знал, что вдобавок ко всему он еще и консерватор...
Философы эпохи Просвещения не боролись с абсолютной монархией как с идеей. Они боролись за то, чтобы монарх (и все прочие) был связан общественным мнением по части того, что хорошо и что плохо