Недавние события — мартовский митинг в Москве и взрыв в метро Петербурга — заставляют по-иному взглянуть на закон, разрешающий хиджабы в чеченских школах. Теперь по-другому смотрится и спор вокруг этого решения между главой республики и российским министром образования. Журналист Виктор Лошак — о забытой истории вопроса.
Фото: Геннадий Гуляев, Коммерсантъ
События последнего времени повернулись такой трагической болезненной стороной, что далеко не только родители, учителя и преподаватели вузов вынуждены как-то по-новому осмыслить то, как и чем живут совсем молодые люди. Самая мягкая оценка: мы не знаем своих детей и учеников, находящихся в самом взрывоопасном возрасте — возрасте, когда хочется личной и общественной революции. И уж точно мы понятия не имеем о жизни таких юношей, как 22-летний Акбаржон Джалилов. За четыре дня после того, как он разорвал себя и еще полсотни ни в чем не повинных людей, о нем, как о человеке так ничего и неизвестно. Невольно вспомнишь виденные в Домодедово ночные рейсы из Средней Азии, завозящие чуть ли не ежедневно в Россию сотни растерянных юношей и девушек. Хотя бы кто-то считает их? Кто-то понимает, чем и ради чего они будут здесь жить? Во что верить?
Недельной давности заочный спор между президентом Чечни и министром образования о праве на ношение хиджаба вдруг приобрел какое-то новое звучание. Рамзан Кадыров никогда ведь не скрывал — и даже говорил это года четыре назад журналистам, — что для него порядок такой: сначала ислам, потом уже законы. В Чечне уже давно ни госслужащую, ни школьницу, ни студентку не пускают на работу без платка. Сейчас возможность ношения религиозной атрибутики в чеченских школах зафиксировал новый местный закон. Когда что-то подобное произошло в Мордовии, Верховный суд подтвердил светскость нашего образования, поддержав местную власть в запрете хиджабов.
Я бы не стал ни винить, ни поддерживать Кадырова. Как говорят на улице, не он первый начал. Вот в чем дело! Шесть лет я был членом коллегии Минобра, и на моих глазах РПЦ проламывало стену между светским характером отечественного образования и интересами конфессии. Сопротивление этому, особенно со стороны общественного совета министерства, было категорическим, но все недооценивали лоббистскую силу РПЦ. Так появился предмет «Основы религий», расширяемый сейчас в школьных программах. Заметьте, кто был основным противником этого наступления на школу — главные российские муфтии! Мне и тогда казалось, что с их стороны это не просто конкуренция — они что-то знают и чего-то боятся.
Буквально через пару лет главные редакторы встречались с одним из российских вице-премьеров. Встреча была off record, поэтому я его фамилии и не называю. Закон, позволивший сблизить религию и школу, он назвал худшим и самым опасным из принятых, потому что после его появления исчезла возможность контролировать и попадание проповедников в школы Северного Кавказа, и то, что они там говорят. Особенно его волновал Дагестан. Разговор этот был приблизительно тогда, когда те несколько тысяч молодых людей из этих краев, которые сейчас уехали воевать в Сирию и Ирак, были еще школьниками.
В очередной раз кажется, что просто нет у нас вопросов, в которых прогноз был бы дальше интересов сегодняшнего дня. Касается ли это и наших собственных детей, и тех, кого мы вывозим из мусульманских анклавов Средней Азии.