Подарки От кутюр
23 марта Лилия Киселенко представит юбилейную коллекцию N 40. Тем самым открыв знаковый для модного дома Lilia Kisselenko год — двадцатый с момента основания.
— Вы начинали свой путь в дизайн моды, если это не пафосно звучит, еще в доперестроечное время, когда, кроме Славы Зайцева, имена модельеров были неизвестны. Приехали после окончания школы из маленького Балтийска, чтобы стать знаменитой?
— Чтобы поступить в Мухинское училище. Не поступила. И пошла работать в Дом моделей одежды на Невском, 21. Дома моды на Петроградской, на Тухачевского работали как ателье. А Дом моделей — как проектное бюро, которое обеспечивало фасонами и лекалами все фабрики Советского Союза. Штат был маленький, место — не для всех: была библиотека, иностранные журналы, книги по искусству, работали такие красавицы и варилась такая публика!
— Насколько я знаю, вы трудились там зарисовщицей.
— Да, это технический рисунок, в нем важна масса деталей: строчка, ее ширина, количество пуговиц, сколько отступать от края борта... Рисовали на длинной калечке, пером с тушью. Норма выработки — и десять изделий, и больше, все это еще в размерной сетке. Рисунок прикладывался к пакету техдокументации, где указывалась возрастная группа, размерная, рекомендован материал, фурнитура. Открыв эту папку, можно было отшить костюм хоть на Дальнем Востоке.
— Помните, какая была зарплата?
— 110 рублей плюс премиальные. Все, кто работал в Доме моделей, владели ремеслом — шили, вязали. Выход сотрудниц Дома в шесть часов вечера на Невский проспект представлял собой дефиле: девушки очень модные, одеты с иголочки, правильно причесаны. Это мои главные университеты.
Я проработала зарисовщицей семь лет — и тут не стало СССР: Дом моделей приватизировался, акции выкупила британская компания Ede & Ravenscroft — они хозяева дома Мертенса и сейчас. (Что самое интересное, у них до сих пор есть швейное производство, где делают мантии для английских вузов.) Они пригласили российских дизайнеров к сотрудничеству. Так появилась моя самая первая коллекция, круг замкнулся. Я до сих пор захожу на Невский, 21, и плачу: главный демонстрационный зал остался таким же, как и раньше, только стал торговым, зона примерочных на том же месте, люстры те же...
— Вы ингерманландская финка, вам полагается быть замкнутой и сдержанной.
— Ну, плачу не в прямом смысле. Но екает. Я очень эмоциональная для чухонской девушки. И кстати, это миф о том, что финны замкнутые, этот имидж им создал хуторной образ жизни. Они редко разговаривают — потому что не с кем. Но если встречаются с приятелями, болтают и хохочут так, что не остановишь. У нас есть знакомые финны с бешеным темпераментом.
— Как в вашей биографии появилась "Невская мануфактура"?
— Когда мы познакомились и подружились с Ирой Селютой (неизменным директором модного дома. — R), она жила в Гатчине, как и я. Нас пригласили на производство шерстяных тканей, чтобы мы организовали экспериментальный цех: из советских, тяжелых, мрачных материй стали шить коллекции, ездили по стране с гастролями. Был еще момент вызова. С хорошими тканями работать сможет всякий, а вот с тяжелыми — поди попробуй. Клиентками стали Клара Новикова, Ира Понаровская — это хорошая имиджевая реклама.
А потом расползлась, развалилась и "Невская мануфактура" — и мы ушли в свободное плавание: в 1998 году, за неделю до кризиса, открыли модный дом на улице Уральской в тандеме с нашим советчиком, меценатом, другом Марком Григорьевичем Раяком (владелец торгового дома "Аркада", представляет бренды Arte, Domini, Anna Verdi. — R). Пару лет он нас пестовал, помог с оборудованием, помещением — и отпустил: "Вы сами все можете". Я считаю, это очень мужской поступок, тем более в те волчьи времена.
— Сейчас ваш модный дом больше позиционирует себя как ателье?
— Ателье — очень красивое слово, в переводе "мастерская людей, занимающихся искусством или художественным ремеслом". Именно этим мы и занимаемся — делаем две коллекции в год, показываем, затем развиваем новые идеи в разных тканях, шьем готовую одежду по сетке: 44-й размер, 46-й и т. д. К сожалению — или к счастью — у женской фигуры часто верх одного размера, низ — другого, знаю это по себе. Женщине, которая хочет, чтобы все сидело, которой уже не шестнадцать, которая намерена не изнурять себя диетами, а вести гармоничную жизнь с другими заботами, нужен индивидуальный пошив. Массовая одежда меня не вдохновляет вообще. Когда я вижу десять одинаковых изделий в рядок, мне плохо становится. К тому же в массовом производстве и ткани другие используются, а для нас очень важен тактильный момент — эффект прикосновения платья к телу.
— Одежду каких марок вы носите?
— Ношу Ямамото, Хельмута Ланга (хотя, наверное, он немного мне изменил), люблю неизвестных китайцев и корейцев. Мне интересно, как это все сделал другой человек, из чего.
— Вас наверняка миллион раз спрашивали, и все-таки: почему коллекции под цифрами, а не под названиями?
— Цифры очень универсальны. Они бесконечны. В них нет никакого посыла. Двадцать лет назад мы решили назвать коллекцию "N 1", и я думаю, это пока еще оригинально.
— У вас есть самая-самая любимая вещь?
— Наверное, только в воспоминаниях из детства. Моя бабуля была очень большая модница. У нее было черное платье с квадратным вырезом. Она его надевала только на кладбище. Что такое правильная одежда? Когда ты одет в конкретное время года и по конкретному случаю, только так, а не иначе. Это система хорошего тона: не выходить в халате на лестничную клетку, без шляпки на улицу. Как бы я ни хотела скандалить и быть революционной, для меня эти догмы очень важны: я считаю, что хороший тон спасет мир.
— В вашем личном гардеробе раньше еще присутствовали цветовые акценты. Теперь исключительно черный. Чем это продиктовано?
— Наверное, я отточила это платье для кладбища. Очень обидно, что у каждого цвета есть имидж: если ты в розовом, то дура, в черном — недоступная. Английская королева всегда одета в канареечные цвета, но никто же не упрекнет ее в легкомысленности. Мне хочется от черного цвета увести этот мрачный протестантский имидж. Это совершенно архитектурный цвет, он дает красивый силуэт, очень хорошо смотрится на белой стене. Для меня это графика, мощное средство выражения.
— Можно ли сказать, что Япония для вас — не случайное направление?
— Мы там были дважды, один раз долго, месяц. Сочетание архаичных отношений, костюма, быта (очень многие живут в деревянных домиках без отопления, стоящих просто на земле) — и при этом такой научно-технический прогресс! Разбуди меня ночью и спроси: "Хочешь в Японию?", я скажу: "Когда выходить?" В их национальной одежде мощная философия: женщина с возрастом лишь меняет длину рукавов кимоно. Я тоже стремлюсь к тому, чтобы одежда не имела возрастных и размерных признаков.
— При этом вы неоднократно говорили, что ваши вещи — для взрослых.
— Я просто понимаю их лучше. Но умные женщины бывают в любом возрасте.
— У вас бывают периоды творческого выгорания?
— В конце каждой коллекции.
— И как вы с ними справляетесь?
— Показ прошел, и я уже знать про нее ничего не хочу, мне она неинтересна. Я просто шью заказы, встречаюсь с клиентами, это спокойный рутинный процесс. А за два-три месяца до новой коллекции понимаю: надо опять в ружье, собирать мысли.
— Вы делаете также украшения. Не думали выпустить прикладную линию, например, интерьерных аксессуаров?
— Меня очень привлекает интерьерный дизайн, но пугает все, что сделано в потоке. Я лучше каждой вещи уделю личное внимание, и человек будет это чувствовать на каком-то ментальном уровне. К нам очень часто приходят люди и говорят: вещи заколдованные. Я в них вышла замуж, меня назначили начальником, сделала блестящий доклад — и таких рассказов, когда вещи служат талисманом, масса.
— А как вы ловите идеи? Все время ходите с блокнотиком и что-то зарисовываете?
— Вот у меня есть ткани — я их трогаю, смотрю, какая у них пластика. Накидываю на манекен, прикладываю к телу. Дизайн одежды — это прежде всего конструктивный момент: как скроить, как подать, как втачать, что где будет висеть, какой будет объем и длина. В принципе, из черного мешка можно сделать все, что угодно — наряд и для монашки, и для куртизанки.
Вещи, которые висят на вешалке, должны быть абстрактны и на разных людях выглядеть по-разному. Я придумываю конструкцию. Не могу сказать, что рисую умопомрачительные эскизы и потом пытаюсь воплотить их в ткань — это обратный процесс. Поэтому, когда речь идет о преподавании, мне очень трудно. Я не знаю, что сказать студентам. Если нет чувства ткани — когда из десяти рулонов ты хватаешь один и знаешь, что он твой, — воспитать его невозможно.