театр фестиваль
В Берлине продолжается фестиваль Theatertreffen — "Театральная встреча", собирающий в столице Германии десять лучших спектаклей немецкоязычного театра за прошлый год. Два из них поставлены по произведениям русских авторов: цюрихский Shauspielehaus показывает чеховских "Трех сестер", а берлинский театр Volksbuehne — "Униженных и оскорбленных" Достоевского. Из Берлина — РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.Цюрихских "Трех сестер" играют в какой-то странной гостиной. В центре массивного, тяжелого потолка зияет огромная дыра, ведущая в никуда, а полукругом сцену замыкает стена с дверями-гармошками, как в городских трамваях. Большую часть первого акта персонажи проводят стоя на сцене, лицом к зрителям, как будто они и впрямь встретились в общественном транспорте. Или как если бы они составляли хор и готовились к спевке. Сестер, правда, не три, а девять: три девочки, три пожилые домохозяйки и три собственно героини. Прежде чем покинуть сцену, все наконец обмениваются взглядами и знакомятся друг с другом. "Я Ирина",— протягивает руку девочке пенсионерка. "Я Ольга",— отвечает та. И так все со всеми. Но действовать на сцене остаются все-таки не дети и не старушки.
Режиссер Штефан Пухер (Stefan Pucher) сразу предупреждает, что для него время в пьесе Чехова — понятие относительное. Равно как и пространство. "Три сестры" происходят не в России и не в Германии, а везде и всегда, где и когда люди подвержены меланхолии и чувствуют беспомощность перед лицом судьбы. Всего несколько лет назад Кристоф Марталер (Christoph Marthaler) в "Фольксбюне" поставил "Три сестры" как монументальную притчу о конце времени и о людях, несчастливо разминувшихся с собственной смертью. Теперь режиссер Пухер в руководимом Марталером цюрихском театре идет след в след — даже тапер по типу марталеровских аккомпанирует действию на фортепиано. Но в постановке Пухера гораздо больше конкретных взаимоотношений, то есть он в какой-то мере примиряет новую, марталеровскую волну иронии и свободы с большой немецкой традицией сентиментально-натуралистического Чехова. Очень условно говоря, пытается "синтезировать" 80-е и конец 90-х, Марталера с Петером Штайном (Peter Stein). Хотя запоминаются из спектакля прежде всего не традиционалистские тонкости диалогов, а именно формальные находки. Например, третий акт проходит почти в кромешной темноте, отчего слова становятся более резкими, более выпуклыми. "Может быть, нам только кажется, что мы существуем",— из темноты знаменитая реплика подвыпившего доктора Чебутыкина звучит неопровержимой трезвостью.
В последнем действии разбирают декорацию. Убирают потолок, по частям уносят бутафорские стены, обнажая обычное театральное неглиже сценической коробки. Военные не уходят, убитый не убит, все вместе опять глядят в зал, и монологи звучат так, что хочется твердо сказать всей этой компании: никогда вы не узнаете, зачем живете и зачем страдаете. Так Пухер завершает не только "Трех сестер", но целую чеховскую трилогию: до того он поставил в других городах "Вишневый сад" и "Чайку". Есть на фестивале Theatertreffen второй спектакль другого русского цикла, уже по Достоевскому: руководитель "Фольксбюне" Франк Касторф (Frank Castorf) показал "Униженных и оскорбленных". Вслед за прошлогодними "Бесами", причем в тех же декорациях.
Большое серое американское бунгало на поворотном круге разделено на две половины под одной плоской крышей: богатую и бедную. В одной — нары, обноски и нищета, в другой — камин, мягкая мебель и элегантные стеклянные двери. А вокруг этого причудливого дома-коммуналки сплошная чернота и пустота. Стоят пластмассовые пляжные шезлонги, но кажется, что очень холодно. Пару раз принимается дождь. Бассейн перед бунгало "замерз", персонажи то и дело поскальзываются на белом прямоугольнике из линолеума. Зато на крыше все гораздо веселее: там установлен видеоэкран, на котором сплошным потоком идут рекламные ролики. Все подряд — соки, часы, йогурты, нижнее белье, но только с изнанки: названия читаются в зеркальном отображении. Роман Достоевского перенесен Касторфом в нашу постиндустриальную эпоху трэша и глобализации. "Униженные и оскорбленные" в театре "Фольксбюне" — активное социально-критическое произведение, заряженное бешеной театральной и интеллектуальной энергией.
Но самим людям и будням от режиссера достается гораздо больше, чем обществу. Внутри дома устроены видеокамеры, и время от времени, когда действие переносится вовнутрь, события и лица крупным планом можно видеть все на том же экране. Довольно большие куски спектакля зритель смотрит в прямой трансляции из частной жизни. Спектакль как бы только отчасти развернут к зрительному залу, а все остальное режиссер бесцеремонно дает публике подсмотреть. Это придает "Униженным и оскорбленным" довольно интересный эффект: актеры не должны корректировать себя и не могут себя "отпускать", пересекая привычную для театра условную границу между видимым и невидимым. (Особенно хорош у Касторфа Мартин Вуттке (Martin Wuttke), недавно гастролировавший в Москве с моноспектаклем про Арто и Гитлера, а здесь играющий Ивана Петровича.) В театре "Фольксбюне" Достоевского делают напористо, истово и конкретно — разумеется, без русских сентиментальностей, без тени фальшивого, запальчивого "сострадания". Хотя и с жестким отчаянием. Именно оно позволяет вдруг особенно остро проникнуться современным содержанием подзабытой со школьных времен истории.
Франк Касторф рассказывает одновременно и эпическую, и лирическую истории. Его спектакль длится почти пять часов, но не наскучивает совершенно, даже если текст непонятен или понятен наполовину. Еще и потому, возможно, что не приходится выступать в роли невольного эксперта, сверяющего некий "немецкий взгляд" на русское произведение с реальным положением вещей. Русские реалии немцев, к счастью, больше не волнуют. Во всяком случае, в лучших образцах их театра. Они не реконструируют идеальную Россию и не пугают Россией варварской. Русские мифы давно стали интернациональным средством для собственного мифотворчества.