Премьера опера
Фото: Anne Van Aerschot
"Cosi fan tutte" Моцарта в Palais Garnier поставила бельгийка Анна Тереза Де Керсмакер. Когда за оперу берется хореограф, неожиданностей не избежать, считает парижский корреспондент "Ъ" АЛЕКСЕЙ ТАРХАНОВ.
Верны ли женщины? Об этом два молодых офицера Гульельмо и Феррандо спорят за столом со старым циником доном Альфонсо. И заключают пари на сотню цехинов, что их невесты Фьордилиджи и Дорабелла никогда им не изменят — уж так прекрасны и чисты обе юные девы из Феррары. За двести с лишним лет, прошедших с моцартовской премьеры, мы уже узнали, что измены не избежать, потому что "cosi fan tutte" значит "так поступают все женщины".
Эту оперу Моцарт написал в 1790 году вместе с либреттистом Лоренцо да Понте, который первоначально предназначал ее Сальери. Тот бросил работу на полпути, и либретто с одобрения императора Иосифа II подобрал отчаянно нуждавшийся Моцарт. В своем прекрасном эссе Анна Тереза Де Керсмакер напоминает, что вещь написана через год после начала Французской революции, оборвавшей галантный век, и за год до смерти композитора: "В ней можно расслышать прощание с жизнью и прощание с эпохой".
В отличие от "Свадьбы Фигаро" и "Дон Жуана", здесь за "веселой драмой" не стоит большая литература — это анекдот, к тому же довольно затянутый. Два действия, три часа, шесть голосов, шесть персонажей: мужчины, обманывающие и за это обманутые, и женщины, обманутые и за это обманывающие. Плюс два кукловода и комментатора — дон Альфонсо и горничная Деспина. Компактная опера-буффа, не "Война и мир", бюджетный вариант для городского театра. Но Анна Тереза Де Керсмакер добавляет к каждому певцу двойника-танцора. Героев оказывается уже двенадцать, хор прирастает кордебалетом.
Танцоры становятся бессловесными комментаторами; они не просто разбавляют оперу балетом, они изображают то, что происходит в душе у поющих героев, выписывают ногами их тайные мысли. Они могут находиться рядом с ними, действуя в унисон, а могут противоречить. Вот одна из сестер яростно сопротивляется напору настойчивого иностранца, а их дублеры уже почти занимаются любовью, или наоборот, вот герои щебечут рука об руку, а их души блуждают отчужденно в разных концах сцены.
Пока к этому привыкаешь, кажется сначала, что опера угнетена, что певцы превращены в звучащие аудиоколонки. Понятно, если бы при этом на сцене были дамы с бюстом Кабалье и мужчины с пузом Паваротти или если бы убедительностью возникающей между героями "химии" никто в спектакле не был бы озабочен. Так выглядел в Париже в Bastille недавний "Лоэнгрин" с Йонасом Кауфманом — Лоэнгрином, смахивавшим не на рыцаря, а на всклокоченного бомжа с соседней улицы, и Эдит Халлер — Эльзой, не знавшей что делать со своим огромным, издающим дивные звуки телом. Но здесь герои были так же стройны, хороши и сценичны, как их балетные альтер эго.
Высокая, статуарная Фьордилиджи (красавица немка Жаклин Вагнер) долго сопротивляется соблазну. Готова уступить вдвое быстрее ее веселая сестричка Дорабелла (канадка Мишель Лозье). Гульельмо (Филипп Слай), подбивающий клинья к Дорабелле, и Феррандо (Фредерик Антун), строящий куры Фьордилиджи,— классические блондин и брюнет из голливудского фильма. С энергией рок-певцов летают по сцене черным гением дон Альфонсо (бразилец Паулу Шот) и белым веселым ангелом служанка Деспина (американка Джинджер Коста-Джексон), настоящий домашний философ, всегда готовая объяснить, каким арсеналом кокетства должна владеть "una donna a quindici anni" — "женщина пятнадцати лет". Это еще и к вопросу о возрасте персонажей.
Все они живут в абстрактном безвоздушном пространстве. Юные девушки не имеют на сцене ни матери, ни отца, никого из советчиков, кроме старого пройдохи-женоненавистника и разбитной камеристки. Каких только декораций не видывала с XVIII века постановочная история "Cosi", от рококошных будуаров до американских дайнеров, но в нынешнем спектакле — только добела выкрашенная пустая сцена, несколько прозрачных ширм почти больничного вида, три столика с выпивкой, к которой прикладываются персонажи, чтобы разум не слишком мучил. Какие уж тут декорации, когда надо расчистить сцену для танцоров. Де Керсмакер даже разрисовывает для них саму поверхность сцены, как лед для конькобежцев, правда, видна эта графика только тем, кто сидит на балконе.
В этом стерильном пространстве и проходит игра с подставными влюбленными, мнимыми албанскими дворянами — нечто вроде кочевавших тогда по подмосткам анекдотических турок. Самый живой момент здесь — когда Деспина изображает нотариуса и, как настоящая клоунесса, дергается марионеткой в руках удвоенных главных героев.
Женщины побеждены, но посрамлены и мужчины. Когда они возвращаются на свою шутовскую свадьбу из выдуманного похода под звуки пародийного военного марша "Bella vita militar", голоса и тела вновь сходятся вплотную, герои обретают души, мир между ними восстановлен. На поклонах Анне Терезе Де Керсмакер громко букали — видимо, не могли простить именно за то, что она заставляет не только слушать, но и думать, и крепко держится своего каприза, в общем, ведет себя так, как поступают все женщины.