«Пространство есть свобода»

В театре "Мастерская Петра Фоменко" открылась выставка Эрика Булатова

Зрители театра Фоменко смогут посмотреть выставку литографий Эрика Булатова и стать обладателями набора открыток с архетипическими образами "Слава КПСС" или "Свобода есть свобода".

Для нас же выставка — повод еще раз удивиться феномену Эрика Булатова. Говорят, в России главное — жить долго. Вот это как раз тот случай. В этом году Эрику Владимировичу исполнилось 83 года. Последние лет 10 его выставки идут одна за другой в лучших музеях мира. Кажется, мы вдруг обрели четкость видения и наконец-то поняли, о чем его искусство. Это не очевидный и прикольный соц-арт, не насмешка над канувшим в Лету политическим строем. Его картины — размышление о свободе вообще. Они способны показать нам власть Слова, а заодно и способ, как эту порабощающую силу слова сделать ничтожной.

— Эрик Владимирович, как так получилось, что вы, художник с мировым именем, решили сделать выставку в фойе театра, пусть и одного из лучших в Москве?

— Мне нравится этот театр. И более того, в молодости, когда я был студентом, я дружил с Петей Фоменко, у меня сохранились веселые и приятные воспоминания о том времени. В прошлом году мы были на спектакле "Сон в летнюю ночь", мне очень понравился и сам спектакль, и особая атмосфера в театре, их трепетное отношение к Петру Наумовичу, память о нем. Мы встретились с молодыми актерами, я начал рассказывать истории... И постепенно родилась идея выставки. Мне было приятно получить от них приглашение, я с удовольствием сделал выставку своих литографий.

— Живопись вы не привезли?

— Нет. Только печатные работы. Они дают представление о том, что я делаю, и могут стать поводом к разговору и общению.

— Месяц назад в Париже в Центре Помпиду открылась выставка даров — русское послевоенное искусство. Ваши картины там на главной стене, рядом с ними проходило официальное открытие. Вы стали в первом ряду целого поколения. Или даже нескольких. И как вам в таком качестве?

— Мне это приятно, и одновременно это ответственность. Что важнее: я себя абсолютно отчетливо осознаю русским художником, пусть и живущим во Франции.

— А Франция вас не вдохновляет?

— 16 октября этого года открылась моя выставка в Пиренеях, на юго-западе Франции, в городе Мобургет на старом литейном заводе. Я сделал две инсталляции из трехметровых железных букв: "Все не так страшно" и "Вперед, вперед".

Меня поразило пространство завода. Он грандиозный и заброшенный, и одновременно есть намеки на возрождение — там хотят сделать культурный центр. Такое вот непонятное состояние: ни оптимизма, ни отчаяния. Все очень напряженно. И мне показалось, что это похоже на то, что происходит в мире. И получились буквы и слова.

— И поэтому из железных букв вы сложили фразу "Все не так страшно"?

— Именно.

— А как вы придумываете эти фразы? Они выглядят как пророчества.

— Всегда по-разному. Кое-что видел на улице, как, например, "Добро пожаловать" или "Слава КПСС". "Иду" — мое собственное изобретение. "Наше время пришло" было рекламой журнала, я эту фразу присвоил. Одно время я использовал цитаты из Всеволода Некрасова. Знаете, какие-то фразы требуют, чтобы их поместили в контекст искусства. Смотришь на них и чувствуешь: да, это живое.

— А шрифты?

— Я их не придумывал. Это были самые банальные советские шрифты, которыми писали объявления в газетах. Наверное, в 1920-е их изобрели конструктивисты: им нужны были простые буквы, чтобы полуграмотное население могло легко читать передовицы. Но к моему времени шрифты были так сильно обработаны бюрократической реальностью, что потеряли всякую оригинальность. Мы их получили как нечто само собой разумеющееся. Впрочем, на Западе, в массовых изданиях тоже используют такие вот невыразительные буквы.

Вопрос про шрифты мне задавал один очень уважаемый английский искусствовед. Кажется, он был разочарован, не услышав волнующей истории. Он мне сказал: "Все же знают, что это ваши буквы".

— О цвете вас можно спросить? У вас такой красный в "Славе КПСС". Это даже не артериальная кровь. Он такой нежно ало-розовый, как щеки Авроры.

— Это самая обычная краска "Кадмий красный светлый". Но в каких-то ситуациях, в зависимости от соседних цветов, краска зажигается.

— А вот эти перспективные построения — когда слово как бы засасывается в точку на линии горизонта — это зачем? Метафора вселенского ветра, что ли?

— Можно трактовать, как угодно. Главное для меня — пространственная ситуация, противопоставление пространства и плоскости. Живопись и картина — это не одно и то же. Живопись предполагает работу с цветом, а картина — это реальная вертикальная плоскость, на которой мы строим воображаемое пространство. У меня много теоретических статьей про это, есть целая книга, в которой я объясняю, как плоскость превращается в пространство. Важно другое. В сущности, картина состоит из двух элементов, плоскости и пространства, они противоположны, исключают друг друга, но тем не менее приходят к гармоническому соответствию. И все классическое искусство на том и стоит: на соединении этих двух элементов. Мне же пришло в голову не связывать их в гармонический дуэт, а противопоставить. Сама их противоположность стала темой (или проблемой) моих картин.

Эрик Булатов, художник
Есть социальный горизонт, а есть экзистенциальный. Эти горизонты стоят друг за другом. И это и есть, как я понимаю, путь к свободе

Это противопоставление дало мне шанс выразить нашу советскую реальность не литературно через текст, а через визуальный образ, пластически, как противостояние пространства и плоскости. Потому что пространство есть свобода. Это тонкий и серьезный момент. Если не обращать внимания на пространство, мои картины бессмысленны. На протяжении 30 лет их не видели в упор. Действительно, что понимать в словах "Слава КПСС"? Политический лозунг, не более того. Никакой даже иронии. Если не обращать внимания, что эти буквы и облака не прилипли друг к другу, а находятся на расстоянии, то и говорить не о чем. В лучшем случае это будет поп-арт. А все мои силы и старания ушли на пространственные соотношения между двумя планами.

— А свобода вообще достижима? Вы жили в СССР, но были свободны. Может, свобода просто разлита вокруг и к ней надо не двигаться, а ее улавливать?

— Я думаю, в принципе, в социальном пространстве свобода нигде не возможна. Ни при каком политическом строе. Она лежит вне социального пространства, а не внутри него. Я убежден, что социальное пространство ограничено, мы или наше сознание может пересечь эти границы. Этим я и пытаюсь заниматься и увлечь зрителя. Не знаю, насколько это удается.

— И как же пересечь эти границы?

— Просто двигаться сквозь предметное, материальное пространство. Есть социальный горизонт, а есть экзистенциальный. Эти горизонты стоят друг за другом. И это и есть, как я понимаю, путь к свободе.

— С годами у вас меняется отношение к советскому прошлому?

— Никакой ностальгии по советскому времени у меня нет. Это было очень плохое, жестокое, несправедливое, бесчеловечное время. Обычно те, кто испытывают ностальгию, думают о позднем брежневском времени, которое уже было близко к перестройке, когда советская власть уже сдавала свои позиции. Во всей красе советская идеология продемонстрировала себя при Сталине. Поскольку сегодня уже почти не осталось людей моего возраста, никто не знает, как это было страшно. Культуру держали за горло. Ничего нельзя было сделать, запрещали абсолютно все, просто полная смерть. По счастью, Сталин умер, и советская власть начала постепенно слабеть. Но бесчеловечная ее сущность какой была, такой и осталась. Ничего нежного к этой идеологии я не питал и не испытываю до сих пор.

Беседовала Людмила Лунина