Премьера театр
Фото: Arno Declair
В испанской Жироне на фестивале "Темпорада альта" сыграли "Чайку" в постановке знаменитого немецкого режиссера Томаса Остермайера — на сей раз он работал не с немецкими, а с французскими актерами под крышей швейцарского театра "Види-Лозанн". Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Фестивальный контекст — лучший повод для размышлений об общеевропейском культурном контексте, без старых и новых границ: русская пьеса, немецкий режиссер, швейцарский театр, французские актеры, испанский (то есть каталонский — к вопросу о потенциальных границах будущего) зритель. Публика в городе с едва ли стотысячным населением не случайная: масштабы фестиваля "Темпорада альта" впечатляют — два с лишним месяца здесь сменяют друг друга театральные и танцевальные труппы со всей Европы. Стоит это, как несложно догадаться, больших денег, но Жирона явно не хочет жить лишь отраженным светом ближайшей метрополии — Барселоны. Того, кто приехал сюда ради театра, хорошо сохранившийся, окруженный стенами средневековый город заставляет вспомнить об Авиньоне. Впрочем, Авиньонский фестиваль в основном для приезжих, а "Темпорада альта" в Жироне — для своих, которых фестиваль же и воспитал в достаточном количестве: в городе по населению меньшем, чем наши областные центры, полный зал зрителей пришел в ярусный, весьма вместительный муниципальный театр на Остермайера.
Руководитель прославленного берлинского театра "Шаубюне" на вверенной ему сцене Чехова не ставил. То ли потому, что чеховские пьесы в Германии идут едва ли не чаще, чем в России. То ли он решил подбираться окольными путями: несколько лет назад Остермайер ставил "Чайку" с голландскими артистами (без особого успеха), теперь — с французскими. Новый Чехов вышел у Остермайера трезвым, суховатым и лишенным каких-либо иллюзий. При этом немецкий мастер обошелся без какого-то внятного радикализма. Да, он редуцировал количество действующих лиц, вычеркнув Шамраева и Полину Андреевну и тем самым будто размыв всю семейную мысль пьесы. Да, он стер приметы времени, вместе с постоянным соавтором художником Яном Паппельбаумом поместив персонажей в громадный серый павильон и оставив им минимум необходимого реквизита. Да, омолодил доктора Дорна, приблизив его к возрасту доктора Чехова, а Тригорина, наоборот, состарил, приведя возраст в соответствие с усталостью и пресыщенностью писателя. Но каких-то очевидных инъекций внешней актуализации решил избежать, хотя и впрыснул в пространство "Чайки" одно сильнодействующее средство — лишенное надежды, депрессивное ожидание смерти.
Песня "Rock`n`Roll Suicide" Дэвида Боуи, звучащая в спектакле, словно играет роль того самого пресловутого чеховского ружья, которое рано или поздно должно выстрелить. Кровь тоже появляется в спектакле, и довольно рано — задолго до финального самоубийства и даже до попытки его. Пьеса Треплева решена Остермайером не как домашний выкрик авангардиста, эстетический эксперимент, а как высказывание в духе ритуального жертвоприношения — над читающей монолог Ниной Заречной, платье которой служит экраном для видеопроекции, поднимают козла — не живого, конечно, но кровавого цвета жидкость из него льется-таки, заливая торс Треплева. Скорее архаичные, чем новые, формы занимают его — и слова о современном театре Треплев произносит у микрофона на авансцене, общаясь напрямую со зрительным залом, словно советуясь: сам он ни в чем не уверен.
Обречены у Остермайера, впрочем, оказываются не только герои, но и само искусство. "Чайка" начинается с того, что безымянная молодая женщина берет в руки длинную кисть и, окуная ее в черную краску, начинает что-то писать на задней стене. Пока играется пьеса, черно-белый пейзаж какой-то горной местности становится все более детальным и искусным — художница добавляет все новые и новые детали и полутона. Казалось бы, события идут к развязке, а картина делается все краше. Но в финале бесстрастными движениями все та же художница закрашивает свою работу ровным слоем черной краски, так что на месте картины остается всего лишь подтекающий снизу черный прямоугольник.
И это только кажется, что выживут такие, как Аркадина или Тригорин. Известная французская актриса Валери Древиль (в России она прославилась своей работой с Анатолием Васильевым) играет Аркадину насмерть изъеденной фальшью лицедейкой — глаза ее спрятаны за дымчатыми очками, а все реакции продуманы и преувеличены: выпавшему номеру лото она радуется так, как будто получила еще одну главную роль. Когда наступит финал, она станет преувеличенно заливисто смеяться — так, что в этом смехе послышится нечто уходящее по ту сторону жизни, тем более что единственный оставшийся на сцене фонарь будет светить уже совсем инфернально — и все выжившие герои пьесы начнут казаться лишь тенями.