Режиссер Наталья Пьянкова
1997 год
Коллекция неврозов
«Происходящее было как триллер // с привычно плохим монтажом — // пацаны зарубались, а девки выли, // как будто их режут ножом. // Одна из них, с видом Лив Тейлор, // корчила из себя звезду, // но я ей, один фиг, не верил, // расценивая как ****у. // Я кинул в нее сигарету, // а сам пошел на балкон. // Синий балтийский ветер // сопровождал этот сон. // Она побежала за мной, // полезла мне в джинсы нагло. // Я ей сказал — иди домой,— // а проще — пошла ты на***! // И тут она прыгнула вниз — // игра оказалась грязной, // а солнце, цепляя карниз, // висело кровавой кляксой»
«Привет, как дела, где живешь и так далее // Ночная прогулка, свидание // На следующий день около Маяковской, // Она оделась не броско, // Дорого и так сказать стильно, // А он, хоть и выкурил всего папиросу, // Накурился очень и очень сильно // И вместо того, чтобы вести ее в кабак, // Домой или хотя бы в гостиницу, // Знаете че? Стал ей рассказывать, как // Она по ночам ему снится! // Что Монтень предпочтительнее Ницше, // Что за прохожими наблюдают с крыши // Белый архангел, а с ним // Один подозрительный гражданин...»
(Леха Никонов, группа "Последние танки в Париже")
В начале конца СССР застойное двадцатилетие объявили "безвременьем". Слова — сила вполне материальная: категория времени ворвалась в повседневность на пятой скорости.
Последний советский фильм провидел свинцовые мерзости 1990-х и назывался символически "За день до" (1991). Годы замелькали как дни, зато каждый день тянулся как десятилетие, и не дожить до его конца ничего не стоило. Как не дожила до выхода "Странного времени" в прокат (хотя какой там прокат) его звезда Елена Майорова, погибшая 23 августа 1997-го. Кино умерло годом раньше: в 1996 году "Ленфильм" выпустил один фильм, его автор через несколько лет повесился. Исхитрявшиеся (пленку для "Странного времени" "настригли" Пьянковой кореша-операторы) режиссеры ловили время на лету. Надеялись, окрестив, приручить. Вадим Абдрашитов назвал его "Временем танцора" (1997), временем невыносимой легкости смерти и мародерства. Гарик Сукачев разглядел "Кризис среднего возраста" (1997). "Шизофрения" — поставил эпохе диагноз Виктор Сергеев (1997). Сергей Ломкин возразил: "Паранойя" (1998). "Странное время" — задумчиво вымолвила Пьянкова.
По всему, от детей странных лет России ждали приговора эпохе — политического или гуманистического, но "общественно значимого". Но гражданский темперамент Пьянкова проявит лишь в едва ли не лучшем фильме о войне в Чечне — "Марш славянки" (2002). "Странное время" оказалось странным. Крышу с видом на Москву-реку облюбовали не снайперы: праздные Боря (Олег Фомин) и Саша (Глеб Сошников) попивают, покуривают, поигрывают на случившемся на крыше пиано. Обсуждают достоевский выбор между Христом и истиной и влияние водки на эрекцию. Травят с примкнувшей Аллой (Майорова) "охотничьи" байки, составляющие, по Пьянковой, чуть ли ни манифест поколения.
Только когда дверь за Петей (Олег Васильков), удравшим от кабацкой вамп (душевнейшей, впрочем, бабы) Аллы, хлопнет выстрелом, удивишься: а где же взаправдашние выстрелы. Насилие 1990-х задело фильм даже не по касательной — так, у виска что-то свистнуло. Хотя как раз Петя стволом поигрывал, да и будил его собственный крик: "Стреляй! Стреляй!" Киллер? "Чеченец"? Не все ли равно? Ствол нужен Пьянковой удивления ради: надо же, смерть познал (если познал) раньше, чем женское тело, а когда тело затащило его в себя, глупенькому не понравилось.
Черт знает что такое. В России лютует криминальная гражданская война далеко не "малой интенсивности", а Пьянкову волнует девственность интересничающего пацана в черной кожанке. Байки посвящены: первая — сексу, вторая — сексу, третья — тоже сексу. На съемную квартиру двух корешей вторгается смешная, длинноносая, но безобидная, как граната без чеки, Верочка из Джанкоя (Пьянкова). Знакомство двух молодых пар приводит к катастрофе: брезжил обмен женами, а вышел соседский адюльтер. Терпит конфуз прожженная Алла, наконец.
А Пьянкова-то не обманула: сняла-таки манифест поколения. Вопреки видимости, это манифест чего угодно, но не бегства от реальности. Точнее говоря: может быть, и бегства, но бегства не автора, а героев. Автор их как раз ловит и обустраивает в контексте времени. 1990-е были — не помимо всего прочего, а в первую очередь — немыслимо сексуальными. Через фильтр секса, если не брать в расчет восприятие мира политшизой, пропускалось "все прочее" — и деньги, и смерть. А где секс, там и ложь.
Рассказчики удручающе многословны, музыкальный фон невыносим. Что угодно — хоть "Синий платочек", хоть Сезария Эвора, лишь бы не тишина. Лишь бы замороченный зритель не заметил, как строго Пьянкова блюдет дистанцию между словом и картинкой. Крыша — и ложа, из которой друзья поплевывают на жизнь, и сцена, где они красуются перед самими собой. Им невозможно не верить, но верить невозможно. Как выспренни они порой, повествуя о банальном "съеме" — "Это был вызов, дуэль!", "О, я шла по ресторану жестоко!" Испытаешь тут теплые чувства к Пете, оборвавшему лирику Аллы концовкой детского анекдота: "Что имею, то и введу". Но как при этом контрастны события с их пересказом.
У героя первой истории (привет Бунюэлю с его "Смутным объектом желания") лицо то рассказчика, то его приятеля Алексея (Олег Виноградов). А была ли Верочка? А если была — не ошиблась ли адресом? Может быть, Леша и есть Саша (кто сказал: "шизофрения")? Или никакого Леши вообще не было? А был ли (ну и что, что мы его видим) Саша?
Мысленно отмотав пленку назад, замечаешь: мужские истории — женскую грешно поверять рассудком — распадаются на неправдоподобные частности. Взять хотя бы то, как герои одеты. Из каких пыльных костюмерных, бабушкиных сундуков извлекли они все эти матроски, крепдешиновые платьица с воланчиками и кителя. Чисто дети, самозабвенно играющие взрослую жизнь, как они ее себе представляют. То есть с той же степенью достоверности, с какой представляют себе рай: зеленый луг, все голые и каждая женщина может рассчитывать на мужчину. Пьянкова рассказывает: райские сцены снимались в лютый холод, но актеры героически изображали неземное блаженство. Фильм излучает этот холод, пронизывающий забавы молодых. Чем не метафора "странного времени".
Вход бесплатный по предварительной регистрации на сайте кинотеатра «Пионер», 24 октября, 21.30
1997 год
Бесстрастная — а по сути, морализаторская — история воспитания обыкновенного русского убийцы 1990-х годов пропитана "музыкой" криминальной революции во всем ее брутальном убожестве.
"Брат" (Алексей Балабанов, Россия)
Триумф фильма подтвердил: как и во времена "Унесенных ветром", ничто не доставляет зрителям такого удовольствия, как эффектная гибель самодовольного, блестящего, вызывающего зависть старомодного образа жизни.
"Титаник" (Джеймс Кэмерон, США)
Позорный фильм, разрекламированный как первая комедия на тему Холокоста, принес режиссеру "Оскар" и исключил повторение подобного эксперимента если не навсегда, то надолго.
"Жизнь прекрасна" (Роберто Бениньи, Италия)
Холодная и обманчиво эзотериче0ская притча о насилии. Обыватели, оказавшиеся в заложниках у двух светских психопатов, пытаются извлечь мораль из своих страданий, не понимая, что уничтожающие их садисты — это просто садисты.
"Забавные игры" (Михаэль Ханеке, Австрия)
Памфлет против милитаризма и шовинизма под маской межгалактического боевика. Пропаганду, вдохновляющую землян на священную войну с космическими тараканами, Верхувен придумал по нацистским, сталинским и голливудским лекалам одновременно.
"Звездный десант" (Пол Верхувен, США)
За два года до бомбежек Югославии Левинсон скромно нафантазировал, как политтехнологи спасают президента США от последствий сексуального скандала, сымитировав маленькую победоносную войну против Албании.
"Плутовство" (Барри Левинсон, США)
Коллекция неврозов
Направление
Бесподобным коллекционером неврозов уже почти полвека остается Кира Муратова, наделенная неутомимым любопытством к жизни и солидным черным юмором. Она овеществляет вполне безобидную фигуру речи — "так бы и убил его (ее)!" ("Три истории", 1997), а жизнь в ее представлении — карточная колода кинопроб ("Вечное возвращение", 2012), участники которых, как и герои Пьянковой, постепенно забывают, кто из них кто. Грань то ли галлюцинаций, то ли царства мертвых переходят одержимые смертью героини Ренаты Литвиновой ("Богиня: как я полюбила", 2004; "Последняя сказка Риты", 2011). Из уст героев политически акцентированной фантасмагории Ильи Хржановского "4" (2004), встретившихся в ночном клубе, не слетает ни единое слово правды, однако витиеватое вранье о клонировании людей окажется засекреченной истиной. Один взгляд, скользнувший по незнакомой девушке в приемной окулиста, разбивает вдребезги жизнь молодого гея в "Гололеде" (2003) Михаила Брашинского.
