Без любви
Литература
Любовную тему из российской литературы сейчас все чаще вытесняют описания двух более важных вещей: секса и амбиций. О непокорных любви писательских возрастах — ЛИЗА НОВИКОВА.
Писатели старшего поколения о любви сейчас пишут скупо: давшие нам в своем раннем творчестве образцы любовных историй теперь заняты чем-то другим. Например, Борис Васильев, чья повесть "А зори здесь тихие..." остается самой памятной песней соцреализма о несостоявшейся любви (редкий случай, когда коллективизм усиливает женственность образа), в своем последнем романе "Глухомань" полностью сосредоточился на социальной линии. В "Глухомани" любовь почти полностью сдает позиции борьбе за справедливость.
Леонид Зорин, создатель самой знаменитой советской шведской семьи, в своих новых произведениях словно торопится попрямее договорить то, что жители "Покровских ворот" только иронично подразумевали. "Когда она билась в его руках, он задохнулся: так не бывает!" ("Аукцион") — такие описания словно по старой памяти так и просятся под красный цензорский карандаш. Да и вообще трезвые герои Зорина теперь предпочитают заигрывать с другими особами женского рода: славой, известностью, властью ("Кнут", "Трезвенник"). Впрочем, многие классики советской литературы воспользовались наступлением новых времен, чтобы смелее "расставить все точки над i".
Бравые герои Владимира Богомолова, в военной обстановке забывавшие о легкомысленной болтовне ("Момент истины"), в мирное время позволяют себе выплеснуть все накопившееся, причем слова получаются все больше нецензурные ("В кригере"). Кстати, повесть как будто стала приложением к роману, определив таким образом истинную роль фривольной стихии по отношению к вещам более серьезным. Пусть так: думаю, что нынешний читатель не отказался бы ознакомиться с подобными "аппендиксами" многих, слегка обделенных любовной темой шедевров. Тем более что свой "Декамерон" способен представить, наверное, не только Владимир Богомолов, но и, например, Александр Солженицын.
Еще одно поколение советских прозаиков с заветной темой было скорее на дружеской ноге. Любовь они смело приравняли к свободе — и неизвестно, о чем писали с большим удовольствием. Тех же, кому дороже была родина, прозвали за это деревенщиками. Но и те и другие сейчас словно испытывают то ли усталость, то ли пресыщенность.
Михаил Рощин, чья пьеса "Валентин и Валентина" до сих пор остается лучшим "двойным" вкладом в празднование 14 февраля, не рассказывает, что стало с героями его "современной истории" 30 лет спустя. Эдуард Радзинский, некогда заполнивший "104 страницы про любовь", ныне предпочитает исторические сюжеты, отвлекаясь разве что на похождения любвеобильного старца Григория Распутина. Владимир Войнович в качестве объекта выбирает своей героине бесчувственного истукана — памятник Сталину ("Монументальная пропаганда"). Василий Аксенов выписывает себе в Америку новейших "трех сестер" — но вместо того, чтобы придумать им личные жизни, он оставляет их вечно сидеть на кухне, дымя сигаретами и костеря мужиков. Да и своего автобиографического героя писатель не жалует, выбрав ему в возлюбленные женщину по имени Какаша.
Единственный, кто более усердно работает в этом направлении,— Владимир Маканин. Об этом свидетельствует его знаменитый "Удавшийся рассказ о любви". Правда, главный герой здесь не сдает эгоистических позиций: полюбить по-настоящему приходится пока именно героине. С нее и хватит, решает автор, присваивая рассказанной любви звание "удавшейся".
Так называемые молодые писатели с каким-то даже задорным упорством задвигают любовную тему на второй план. Молодиться им пока не надо, вот они и оставляют "девушек на потом". Первым делом — собственные амбиции. Представители "Поколения П" Виктора Пелевина любви предпочитают любые виды "пустоты", благо ее кругом предостаточно. Герой романа Михаила Бутова "Свобода" только терпит редкие приходы своей замужней любовницы. Персонаж "Недвижимости" Андрея Волоса понимает, что его чувство серьезно, только когда узнает о самоубийстве своей возлюбленной. Но в финале романа молодого риэлтера ждет серьезное испытание: известие о самоубийстве девушки оказывается ложным. Персонажи сибирских рассказов Михаила Тарковского даже стирают и готовят сами — только бы образ любимой оставался прекрасным, чистым и как можно более далеким. Все же решаются начать освоение "искусства любви" герои романа Антона Уткина "Самоучки": в новой стране они самостоятельно учатся и жить, и любить.
Действительно молодые писатели стараются не отставать от так называемых молодых. И это со всей очевидностью демонстрирует сборник рассказов нынешних 30-летних "Время рожать". Например, герой рассказа Павла Пепперштейна готовится к оргии в стандартном здании бывшей школы ("Приготовления к оргии"), Бонифаций признается в "Заметках Сердца", что "все время думает о женщинах" и только "иногда — о мужчинах, о всяких животных и даже о растениях". Героини Анастасии Гостевой ("Хранитель") и Елены Муляровой ("Хроника двух дней Жени Д.") одновременно и серьезны, и беззаботны: еще больше, чем из-за любви, они переживают из-за своих "текстов", будь то публикация в толстом или в "глянцевом" журнале.
И мальчики и девочки из "Времени рожать" как будто старательно выводят подписи под фотоснимками собственных жизней. Только у одних эти фото "красивые" и как следует отретушированные, а у других — нарочито уродливые и "реалистичные". При этом все "девочки" пишут под Татьяну Толстую, а "мальчики" — под Владимира Сорокина. Иногда — с легкой примесью Юлии Кисиной или Юрия Мамлеева соответственно. Но фактура наиновейшая (самый конец XX века), да и рисуется каждый по-своему. И по крайней мере все писатели умеют признаваться в любви... к себе.