В ГМИИ имени Пушкина открывается выставка "Пиранези. До и после. Италия — Россия. XVIII-XXI века". Около 400 вещей из музеев Москвы, Петербурга, Венеции и Рима убедят зрителя в том, что Джованни Баттиста Пиранези (1720-1778) — глубоко русский и современный художник
Идея большой выставки про Пиранези и Россию давно витает в воздухе. Вряд ли он может соперничать с Рафаэлем по количеству упоминаний в русской литературе, зато, кажется, побеждает по качеству — в том смысле, что Рафаэль по преимуществу является обязательной достопримечательностью на страницах травелогов, а из офортов Пиранези растут изумительные образы и видения, от романтического героя, фантазера, гения и безумца в "Русских ночах" Владимира Одоевского до философического пейзажа, пейзажа в жанре vanitas в одном из последних стихотворений Иосифа Бродского. Между Одоевским и Бродскими — прямые и косвенные указания на Пиранези, какие филологи выискивают у Николая Гоголя, Павла Муратова, Виктора Шкловского, Владислава Ходасевича, Максимилиана Волошина, Александра Грина, Сергея Эйзенштейна, Константина Вагинова и других обэриутов. Как только пространство раскрывается в дурную бесконечность, как только отверзаются фантасмагорические бездны, как только города превращаются в трагические руины, так сразу и вспомнит русский литератор об увражах Пиранези.
Лет семь назад в Музее истории Петербурга — своими, то есть своей коллекции, силами — сделали выставку "Пиранези и пиранезианство": имелось в виду пиранезианство российское, вернее — петербургское, петроградское и ленинградское, но не литературное, а сугубо архитектурное. Вначале показывали "Виды Рима, рисованные и гравированные Джамбаттистой Пиранези, венецианским архитектором", а затем — все выводы, которые сделала из этой офортной сюиты архитектура Северной Венеции, возомнившей себя очередным, каким-то там по счету Римом. Причем залы XVIII и начала XIX веков, когда Петербург разделял любовь к Пиранези со всем крещеным миром в теории и на практике, были — несмотря на всех кваренги и монферранов — все же не так хороши, как залы века XX. Когда Петроград-Ленинград, утративший имперское величие, как и Пиранезиев Рим, украсился величественными руинами — вначале вследствие 1917 года, каковая разруха отразилась в прекрасных сериях Мстислава Добужинского и Павла Шиллинговского, затем вследствие 1941-1944 годов, что, скорбя, запечатлел Армен Барутчев. Но при этом город продолжал проектировать безумные римские ансамбли взамен утраченного, породив кипы бумажной архитектуры. Словом, это была очень тонкая выставка о том, как Петербург выбрал себе Пиранези в качестве гения места.
Выставка "Пиранези. До и после. Италия — Россия. XVIII-XXI века" в ГМИИ имени Пушкина трактует проблему шире, не ограничиваясь одним Петербургом и, точнее, не записывая все подряд "руины" и "каприсы" на счет Пиранези — в моде, в конце концов, были и Юбер Робер, и Джамбаттиста Тьеполо. Пиранезианское каприччо составлено на основе собраний ГМИИ имени Пушкина, петербургского Музея Академии художеств, венецианского Фонда Чини, римского Центрального института графики, Музея архитектуры имени Щусева, Музея истории московской архитектурной школы при МАРХИ, РГАЛИ и Международного архитектурного благотворительного фонда им. Якова Чернихова — темы стиля и мифа Пиранези здесь прихотливо переплетаются, нарушая строгие правила исторического контрапункта.
Джованни Пиранези. «Анкона», 1750-е годы
Под "до" подразумеваются предшественники и наставники Пиранези, архитекторы, декораторы, видописцы: и плодовитое семейство Галли Бибиена, и Джамбаттиста Тьеполо, и Джованни Паоло Панини, и — главный учитель — Андреа Палладио. "После" — это долгая жизнь офортов "венецианского архитектора" в России, от пиранезианцев екатерининского и отчасти павловского призыва — Чарльза Камерона, Джакомо Кваренги, Винченцо Бренны, Пьетро Гонзаги — до пиранезианствующих, в смысле прожектерствующих, авангардистов вроде Ивана Леонидова, Якова Чернихова, Константина Мельникова или Бориса Иофана. "После" протянется и в наши дни — вплоть до строителя сгоревшего ИНИОНа Якова Белопольского и певца имперских, римских и советских руин Валерия Кошлякова. Ну а Пиранези собственной персоной предстанет между "до" и "после" в самых разных амплуа.
Например, в роли археолога-ученого, картографировавшего, обмерившего и описавшего все известные на тот момент памятники Древнего Рима, и археолога-предпринимателя, не только наладившего выпуск "открыточных" гравюр с видами Вечного города, но и приложившего руку к "реставрации" антиков, то есть к воссозданию их из какого-нибудь небольшого фрагмента или составлению из разнородных кусков, чем, впрочем, в те времена промышляли многие. Выступит Пиранези и как пионер неоклассицистического дизайна, по чьим проектам ваяли камины, столы, кресла, комоды и канделябры во всех частях света, затронутых европейской колониальной экспансией. И как провозвестник романтизма, предсказавший в ранних сюитах "Каприччи" и "Темницы" романтическую чувственность и образность. И как архитектурно-политический теоретик, отстаивавший славу Рима и римской архитектуры в пику эллинистам, трубадурам gout grec, утверждавшим, будто древнеримское искусство вторично по отношению к древнегреческому (что отчасти вписывалось в дискуссию о преимуществах демократии перед империей). "Виды Рима" предъявлялись "греколюбам" в доказательство апеннинской самобытности, итальянцы представали прямыми наследниками древних римлян, а Италия, растерзанная и униженная Габсбургами и Бурбонами, получала надежду воспрянуть ото сна. Чтобы ни один Вольтер не посмел больше написать "итальянцы — просто ничто".
За XXI век, помянутый в названии, отдувается один Валерий Кошляков с панорамой руин римских форумов, изготовленной специально к выставке. Впрочем, Пиранези сегодня и сам по себе способен сыграть чрезвычайно актуального российского художника. Мегаломанские проекты? Мы уже не поворачиваем реки вспять, но достаточно Новой Москвы и Сколково. Тюрьмы и пытки? Это даже странно комментировать. Руины? Мы, оглядываясь, видим лишь руины — давно было сказано. И конечно, главная идея, связывающая мегаломанию, руины и тюрьмы,— идея возрождения империи, ностальгия по Риму, чувство национального единства, выражающееся в формуле "Какую страну потеряли!". Странно только, что выставку о Пиранези в России делают в ГМИИ, а не в Манеже — с бесплатным входом, многочасовой очередью, полевой кухней и автобусами, подвозящими зрителей из глубинки. Кажется, недоработка военно-исторического министерства культуры.
Самой последней работой итальянского патриота Пиранези стали "Виды Пестума" — изучать храмы древнегреческой колонии возле Салерно он отправился, чтобы "разобраться, на каком основании весь мир считает, что Италия обязана своим искусством Греции, а не наоборот". По прекрасным "Видам Пестума" трудно сказать, обнаружил ли он в греческих храмах произвол, неправильность и монотонность, какие ранее заочно приписывал грекам, или же нашел определенные достоинства. Награвировав "Виды Пестума", Пиранези умер — может быть, и усомнившись в своей проримской позиции. Но даже если так — не беда: Греция — это же будущая Византия, а Византия... Вот ведь и Екатерина II с ее "греческим проектом" и любовью к эллинистам обожала Пиранези — и никаких идеологических противоречий не ощущала. Повторим, это чрезвычайно актуальный российский художник.
"Пиранези. До и после. Италия — Россия. XVIII-XXI века". ГМИИ имени Пушкина, Главное здание, с 20 сентября по 13 ноября