Специальный корреспондент «КоммерсантъBoscoSport» АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ становится свидетелем победы российской гимнастки Алии Мустафиной на Олимпийских играх, краха надежд Дарьи Спиридоновой и счастья второго места Марии Пасеки, а также крушения иллюзий и триумфа тренеров.
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Коротаев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Коротаев / купить фото
Фото: РИА Новости
Сразу после соревнований на брусьях в тренировочном зале огромной гимнастической арены (бразильцы обожают спортивную гимнастику, и эту арену строили так, чтобы места хватило всем) 18-летняя Даша Спиридонова, только что упавшая с брусьев и лишившаяся всех своих уже давно не девичьих надежд, сидела на полу и плакала все еще девичьими слезами.
Я подошел и… Надо было что-то спросить, а что тут спрашивать? Все и так было слишком понятно, и даже жестоко было задавать ей какие-нибудь вопросы.
Но я и не успел ничего спросить: на нее накинулся главный тренер нашей сборной по спортивной гимнастике Андрей Родионенко:
— Вот только не надо давать сопливых интервью о том, как ты расстроена! Вот этого только не надо делать!
— Что, жалко ее?! — это было уже мне.— А ее не надо жалеть! Она в этом не нуждается!
А она нуждалась, это точно. Сидела на полу и плакала 18-летняя девушка. К ней подходили поочередно разные люди и что-то говорили ей. Причем именно что-то: эти все слова были совершенно неважны. Интонация еще имела какое-то значение, а на самом деле и она тоже никакого.
И я не мог не видеть еще одного, и понимал, что это ужасно, и все равно видел: как же прекрасно это заплаканное лицо!
Тренер между тем бушевал:
— Что, хочется ее пожалеть, да? Ну я же вижу, что хочется!
— Конечно, хочется! — не выдержал я.
— А, хочется! — возликовал он.— Так я и думал! А вы подумали, нужна ей эта жалость или нет? Отвечайте! Ну давайте, отвечайте!
— Конечно, нужна,— сказал я.— Посмотрите на нее.
— Нужна, да? А больше никого пожалеть не нужно? Вот здесь вся команда, которая ее готовила… Для нее сделали все, понимаете? И все эти люди работали четыре года только на это…
Я сразу и не заметил, что на полу, метрах в двадцати, сидели и лежали несколько человек: тренер, массажист, хореограф, доктор…
— Не нужна ей жалость! Она, между прочим, чемпионка мира! Чемпионка мира, понимаете! В 18 лет!
— Любой же может упасть…— сказал я.
— Любой?! — возмутился он.— Любой может, а она не может!.. А она не может! И теперь сидит и ревет!
— Да что же, человек не может поплакать после такого? — уже возмутился я.
— Может,— сказал Родионенко.— Но не должен. Ей надо подумать, почему это произошло!
— По-моему, вы больше нее переживаете,— сказал я ему.
— Конечно, больше…— он вдруг перешел на странный шепот.— Это же дети мои, понимаете?.. Конечно, больше…
И только теперь я осознал, что все эти крики его ей и мне, вся эта человеческая жестокость — спектакль, и никакой не дешевый, потому что до этой секунды я ни мгновения не сомневался, что этот человек — на страшных нервах и сейчас просто не владеет собой. А тут, оказывается, передо мной был психолог высокого уровня или, вернее, высочайшего.
— А вы как думаете, почему она упала? — спросил я.
— А вы у нее спросите,— неожиданно произнес он.— Мне самому интересно, что она скажет. Я, к сожалению, не могу сейчас подойти к ней. Это неправильно будет.
Пять минут назад этот же человек запрещал мне это делать. Я, конечно, подошел.
— Тут все мучаются, думают, как это могло произойти,— сказал я Даше Спиридоновой.
Она посмотрела на меня своими чудесными, с поволокой от слез глазами:
— Я тоже мучаюсь… Так обидно… Я просто даже предположить не могла, что я упаду… У меня и сомнений никаких не было, что уж этот элемент я сделаю…
— Так, наверное, не бывает… Перед таким стартом...
— Ну какой-то страх был, но сомнений никаких не было!.. Я же никогда раньше на этом элементе не срывалась!.. Он у меня получался всегда. Вообще всегда!.. Поэтому вообще не ожидала… Просто перебросила… А почему, не понимаю…
И из глаз ее снова полились слезы.
Этого уж теперь никто никогда не поймет. И ей бы забыть. А она, разумеется, никогда не забудет. Эти брусья, ставшие счастьем для Алии Мустафиной, которую сейчас награждали золотой медалью, и в зале работали телевизоры, которые показывали это (и очень, по-моему, некстати), и все смотрели, конечно,— эти брусья станут самым страшным воспоминанием об этой Олимпиаде для Дарьи Спиридоновой.
Вроде она снова немного успокоилась, и я спросил:
— А вы еще будете выступать здесь?
— Нет! — взглянула она на меня с таким отчаянием, что я, конечно, сразу пожалел, что спросил.— Нет! Для меня все закончено.
Она как будто вынесла себе приговор. Прозвучало так, что вообще все закончено навсегда.
И она снова заревела.
Потом она кивнула в сторону телевизора:
— Я очень рада за нее.
— Как будто в этом кто-то сомневался.
— И Маша тоже молодец…
Она имела в виду Марию Пасеку, которая перед этим взяла серебро в опорном прыжке, и опередила ее только американка Симона Байлз, которая была, конечно, лучшей.
— У меня все-таки есть одна медаль,— сказала Даша.— Серебро в командных. Такая медаль, в командных,— самая дорогая, вы понимаете это?!
Разумеется, никто не мог утешить ее лучше ее самой.
Через полминуты она сидела, обнявшись с Седой Тутхалян — та в этот день вообще не вышла в финалы. И вот именно такой человек Даше сейчас, по-моему, и был нужен больше других…
Я подошел к тренеру и сказал, что не понимает она, как такое могло случиться, что просто перебросила и что никогда раньше у нее с этим элементом такого не было.
— Не было,— подтвердил он.— Эх, дети… У нас полное доверие ведь… Недоверие страшными вещами может закончиться. У меня в Лондоне выступал спортсмен, у которого три именных элемента. Три! Это элементы, которые названы в честь именно этого человека! И техника у него идеальная. Вижу, что идет на золото. И я ему говорю: «Ты обязательно выиграешь»… Нельзя бросаться словами… «Только встань как вкопанный!» Но проблема была в том, что судьи тащили на первое место британца. Он и победил в конце концов. И мой спортсмен идет мимо меня и говорит еле слышно: «Ну я встал. И чего?» И доверия стало меньше. Доверием надо дорожить. У нас не может быть недоверия… А как? Такие глаза большие… Попробуй не охранять такую от всего… Надо, чтоб доверяли друг другу…
Это он кивнул уже в сторону Алии Мустафиной, которую показывали по телевизору: исполняли российский гимн, лицо было крупным планом, и глаза и правда впечатляли.
Но казалось, не были впечатлены. Они были не то что пустые, а такие… никакие. Ничего в них не было. Мы же видели (и надеюсь, еще увидим) глаза людей, в честь которых исполняют тут российский гимн. Так вот, глаза Мустафиной были совершенно другие. Это не были глаза человека, который выиграл Олимпийские игры, притом вторые подряд в ее 21 год.
Я подумал, что, может, устала.
— Это талисман у нее такой, обезьянка фиолетовая? — спросил я Родионенко.
Алия Мустафина держала обезьянку в руках во время награждения.
— Талисман, наверное, да…— кивнул тренер.— Ну а что, они же дети…
Через минуту я видел, как он медленно идет с Дашей Спиридоновой к выходу из зала, обняв ее, а она прижималась к нему и правда как совсем маленький ребенок. То есть все-таки не выдержало отцовское сердце.
Причем я только сейчас осознал, что Родионенко, главный тренер сборной, был все это время именно с ней, Дашей Спиридоновой, а не с Алией Мустафиной там, на награждении, где были триумф и радость, хотя было бы логично, чтобы главный тренер был именно там. А он на самом деле ни на секунду не отошел от Даши, которая проиграла все и на которую он по-человечески ведь и действительно, я думаю, обижался: все-таки несколько лет адской титанической работы, вложенные, в конце концов, деньги… И — подвела.
И вот он шел с ней сейчас, обнявшись, по тренировочному залу, и только это и было логично.
Кто-то сказал, что Мустафина уже ушла на допинг-контроль, и что Маша Пасека тоже там уже. У входа в комнату сидели на полу (такое принято, по-моему, только у гимнастов: везде садятся на пол по любому поводу; саблисткам, например, это, по-моему, и в голову бы не пришло) американские и британские тренеры. Здесь был и тренер Алии Мустафиной Сергей Старкин.
— Такое впечатление,— сказал я ему,— что Алия даже как-то не рада, что ли, этой победе.
— Ну вы же видите, какая обстановка вокруг нашей сборной…— пожал он плечами.— Все очень напряженно… Плюс комбинация новая для нее. И результаты очень плотные с американкой были… Не то что она не рада…
— Нет, ну почти все счастливы до безумия просто в такой ситуации… Почти — за исключением, по-моему, только ее.
— Она и вообще очень сдержанный человек, вы правы… Ну да, кто-то прямо визжит… А она… Конечно, ее распирает изнутри…
— Вас-то распирает? — А то мне казалось, что и его, не дай бог, не распирает.
— Нет, меня еще не распирает, потому что завтра еще целый день… Еще кольца, потом прыжок с Денисом (Аблязиным.— А. К.)… Это все такое напряжение страшное… Так что и я визжать не буду.
Они были чем-то, конечно, похожи с Мустафиной. Правда, он время от времени вдруг улыбался так, что у него все лицо словно прояснялось. А у нее я такой улыбки не видел.
— Шампанского-то можно вам выпить?
— Нет,— даже с каким-то испугом спросил он.— Зачем?
Эх, если бы все перед тем, как выпить, задавались вопросом «а зачем?»…
— А что, нет повода?
— Ну, сегодня, завтра или через неделю — это же вообще непринципиально! — воскликнул Старкин.— Да мы с Денисом даже еще не решили, пойдем завтра на зарядку или нет.
— А от чего зависит?
— Ну, как он себя чувствует. Сегодня после обеда выходной был.
У них, заметьте, полдня за целый выходной идет. А иногда один день — за четыре года. Или один час.
— Но скорее всего, пойдем,— на глазах решал Старкин судьбу Аблязина.— И время пойдет быстрее, чтоб не гореть…
Тут к нам подошла немолодая дама-волонтер. Она хорошо говорила по-русски, хоть и с акцентом:
— Я сегодня за вас танцевала на соревнованиях! Очень много!
— Мы тоже потанцуем, но попозже! — засмеялся Старкин.
— За Мустафину болели, а не за своих? — поинтересовался я.
Мне показалось, она бразильянка. Их вообще-то трудно разобрать, они очень разные. А бразильцы на вольных сегодня заняли второе и третье места.
— Немцы не очень хорошо выступили…— вздохнула она.— А Мустафину я знаю! Я видела, как она первый раз стала чемпионкой.
— Ну да, в Роттердаме,— кивнул Старкин.
— А потом в Берлине, я тоже волонтером была… в 2011 году… Она же повредила ногу… И я с ней ехала в больницу… Ей было так больно… Она была очень грустная… Молчала.
То есть она везде такая. И может быть, всегда.
— Мы ждали, ждали…— рассказывала немка.— Делали съемки, опять ждали… Потом сказали, что там. Потом я смогла организовать такси, чтоб ехали обратно хорошо… Я думала, она вообще выступать не сможет на этих соревнованиях, а может быть, вообще не сможет…
— У нас так не бывает,— обнадежил ее Старкин.
Немка очень чисто говорила по-русски. Поэтому, наверное, и ехала с Мустафиной в больницу.
— И она все равно побеждала в Берлине,— до сих пор с удивлением вспоминала немка.— Потом я встретила ее в Штутгарте… Мы всегда с ней были как-то связаны… А здесь она вышла из автобуса, увидела меня, удивилась!.. Я такая: упс, она помнит меня!! Это счастье!
Немка попросилась отлучиться, и мы ее отпустили. Я спросил, что, как ему кажется, не получилось у Даши. Старкин пожал плечами:
— Я не могу сказать… Я же не ее личный тренер… Будет и неправильно, чтобы я какую-то оценку давал…
— Но, наверное, если бы держала себя в руках так, как Мустафина, может, и не упала бы.
— Понятное дело,— легко согласился тренер.— Сами же сказали: золотая медаль, а эмоций нет…
Из комнаты допинг-контроля вышла американка Симона Байлз, которая выиграла у Пасеки. Это был первый там человек, который все наконец-то сделал. Тренеры встретили ее оглушительными криками и поздравляли с победой, но не на помосте. Действительно, было с чем поздравить: она опять оказалась первой.
— А внеплановые проверки уже здесь, в Рио, были? — спросил я Старкина.
— Конечно,— покрутил он головой.— Особенно вначале. Приходили в номер в половине седьмого утра, и не один раз. Стучатся, и все… Раньше никогда такого, конечно, не было…
— А вот в микс-зоне полтора часа назад Алия Мустафина официально объявила, что приостанавливает карьеру,— я нашел сообщение в новостях.— Сказала, что устала.
Мне показалось, он расстроился сейчас. Я подумал, что, может, они об этом и не говорили. В конце концов, Старкин недавно начал работать с Мустафиной и сам, пока мы сидели здесь, несколько раз просил отметить, если я буду что-то писать (а я был уже, конечно, давно уверен, что буду), что брусья и в Лондоне, и в Рио она выиграла под руководством Гребенкина Евгения Анатольевича. Отмечаю.
— Ну как вам сказать…— подумав, произнес Старкин.— Я знал, конечно. Просто она сама должна была это сказать. Я вам вот так, пожалуй, отвечу.
Таким образом, в 21 год у нас на глазах заканчивалась карьера великой по всем признакам спортсменки. А у большинства людей еще и жизнь-то в это время толком не начинается.
— Понимаете, она довольно взвешенно все время говорит…— добавил он для верности.
— А от чего она устала?
— От всего. Прежде всего от травм. Все же болит: спина, ноги, плечи… Это же каждый день… Надо себя заставлять. Надо терпеть. Не просто себя заставить, потому что тяжело, а потому что болит так, что не позволяет делать определенные вещи. А уже потом — усталость от режима, от трех тренировок в день…
— И никакой личной жизни…
— Может, она и есть, но не такая, как хотелось бы…
А, видимо, хочется.
— А сейчас,— продолжил он,— можно спокойно сказать, что все выполнила: для страны, для города, для себя… Можно уходить спокойно. Какое бы решение в конце концов ни было, я его приму. Будет это насовсем или она скажет, что берет паузу, а после нее снова будет заниматься…
Мустафиной повезло с тренером.
— А бывало, что после паузы возвращались?
— В женской гимнастике редко. Очень редко… Но она много делала из того, чего другие не делали. За две с половиной недели уже здесь, в Рио, собрала новую, более сложную комбинацию. Какой человек мог это сделать за две с половиной недели?
— Ну вот, отдохнет, а к следующей Олимпиаде соберет новую комбинацию за две с половиной недели и выйдет…
— Замуж! — засмеялся тренер.
— За человека, который подарил ей фиолетовую обезьянку…— пока мы говорили, я прочитал в интернете, как она сама призналась, что обезьянка, которая побывала и на награждении тогда же, в микс-зоне, от него. Но кто такой, конечно, не сказала.
То есть все-таки не так уж лишена эмоций.
— Да…— кивнул тренер.— Или не за него… Я же не знаю…
Но все-таки Старкин недоговаривал. Он знал больше, чем говорил. Впрочем, в конце концов, это все были не его тайны.
Тут из комнаты допинг-контроля вышла Маша Пасека. Вот кого распирало прежде всего от счастья, а потом уж оттого, что она только что выпила четыре пол-литровых бутылки воды.
— Я прямо хотела заплакать на пьедестале! — воскликнула она, обращаясь отчего-то ко мне.— Заплакать!
— Так и надо было…
— А не смогла! — призналась она.— Как же я хочу есть!..
— Да, расстроенной ты не выглядишь! — сказал ей Сергей Старкин.
— Ну почему? — не согласилось она.— Все-таки второе место — не первое.
— Ой, только не говори, что ты думала, что тебе первое дадут! — рассмеялся он.
— Ох, ну да, там вообще-то космос… Слушайте, куда мне энергию девать?!!
— А что, некуда?! — переспрашивал Старкин.
Я видел, что на самом деле можно быть совершенно счастливой вторым местом. И она была. Она все время смеялась, тормошила окружавших ее людей… Это была уже вторая спортсменская судьба за этот вечер, с которой я столкнулся.
Минут через десять показалась и третья. Алия Мустафина вышла такая сосредоточенная, что казалось, ей через минуту надо будет стартовать на каких-нибудь брусьях.
— Такое впечатление, что вы не рады,— сказал я ей.
— Я просто очень сильно устала,— пожала она плечами.— Просто очень устала.
— Настолько сильно, что решили уйти из гимнастики?
— Я пока ничего не решила. Я не знаю, что будет завтра. Поэтому меня бессмысленно об этом спрашивать.
Это была уже совсем другая версия. Что-то она там, пока ждала в комнате допинг-контроля, уже успела передумать.
— Но вы же вся в травмах. Как вы добрались до Олимпиады-то, непонятно, наверное, вам самой…
— Мне все понятно… Желанием добралась.
— Отдыхать-то все равно будете?
— Сколько захочется, столько и буду. Планов я не строю во-о-бще! К родителям бы съездила с удовольствием…
— Они звонили?
Она замялась:
— Нет еще… Спали, наверное…
— Проспать такое?! Не может такого быть,— честно сказал я.
И вот это уже ей очень не понравилось. Очень. Она просто сразу потеряла всякий интерес к разговору. Получалось, родители могли и проспать. Она не грубила. Но разговор можно прекратить и просто перестав разговаривать.
Тем не менее: нет, ну разве такое можно проспать?
