Осмысленный абсурд

Фестиваль театр

В драматической программе Зальцбургского фестиваля в этом году спектаклей немного. Каждый — на вес золота, даже если это золото нашли буквально на помойке. За "Концом игры" Сэмюэла Беккета в постановке Дитера Дорна наблюдал специально для "Ъ" АЛЕКСЕЙ МОКРОУСОВ.

"Конец игры" Сэмюэла Беккета в Зальцбурге начинается с того, что из глубины на зрительный зал надвигается сцена. Точнее, огромный ящик размером почти с саму сцену. В нем происходит действие пьесы Беккета — единство места и действия оттеняет убогость декораций (художник — легендарный мастер немецкого театра Юрген Розе). Стены и потолок — сплошной картон, окна расположены так высоко, что заглянуть в них можно лишь с лестницы. Из четырех персонажей "Конца игры" движется, собственно, только Клов (блестящая роль Михаэля Мартенса). Но и его активность, порождающая игру теней на стенах (художник по свету Тобиас Лефлер), не в состоянии разрушить затягивающую атмосферу места, где повторяется все: сюжеты, фразы и даже звук падающей с грохотом крышки подвала, в котором Клов живет. Крышка метит ему в ступню, к концу спектакля он как-то умудряется к ней приноровиться и уже отдергивает ногу, а то и просто аккуратно крышку закрывает, но эта мелкая победа над обстоятельствами не отменяет поражения. Когда в финале собравшийся восвояси Клов молча слушает не понимающего, что происходит, Хамма (Николас Овчарек), будущее неясно — сможет ли он все-таки уйти от хозяина-мучителя или так и останется догнивать здесь свой век?

"Конец игры" — копродукция фестиваля и знаменитого венского Бургтеатра, на афишу которого он попадет уже в сентябре. Бургтеатр давно показывает осенние премьеры в Зальцбурге, и хотя слышны голоса, говорящие о том, что нет смысла платить фестивальные цены за спектакль, который через месяц увидишь в "текущем репертуаре", на Беккете аншлаг, билеты — а представлений немало — раскупили задолго до открытия. Дело не только в лейбле театра, но и в имени режиссера, 81-летнего Дитера Дорна. В последний раз в том же Бургтеатре он ставил еще в 1976-м, это были "Мещане" Горького, а три года спустя его дебютной оперной работой, моцартовским "Похищением из сераля", дирижировал сам Карл Бем. После чего Дорн почти на 30 лет осел в Мюнхене, где руководил Камерным, а затем Баварским драматическими театрами, сделав их (переходя на казенный язык) лидерами театральной Германии. В прошлом году он с дирижером Инго Метцмахером поставил в Женеве "Кольцо нибелунга" — полное жизни и иронии прочтение хрестоматийной тетралогии.

Ироничным и живым выглядит и Беккет, если, конечно, историю о закате дней, разворачивающуюся в царстве теней, можно назвать живой. В неторопливом повествовании Дорна много малоприметных пауз. Как часто случается при отсутствии событий, время тянется-тянется, а потом летит незаметно. После аплодисментов зритель обнаруживает, что прошло два часа с четвертью — а ведь это одноактовка, раньше ее вообще играли в один вечер с "Последней лентой Крэппа".

Как "Крэпп" далек от драмы абсурда, так не похож на нее дорновский "Конец игры" (сам драматург противился жанровому определению пьесы). Повторения слов и событий — если к последним относить падение крышки — не главное проявление абсурдного в жизни. Невозможность ответить, а главное — сформулировать вопрос, вероятно, в этом вся загвоздка судьбы Хамма. Говорящий нараспев, почти поющий текст, он выглядит садистом и поэтом; происходящее на сцене вполне может существовать лишь в его воображении как порождение неудовлетворенной фантазии писателя, никак не начинающего свой главный роман. Его отношения с родителями похожи на затянувшуюся месть (Барбара Петрич и Йоахим Биссмайер не покидают длинных и узких мусорных ящиков на авансцене), а союз с Кловом кажется неразрушимым. Возможно, потому что свободы Клов боится больше, чем тирана-хозяина, а может, они неразлучны из-за разницы возможностей: один мечтает встать с инвалидной коляски, но не может, другой не в состоянии присесть. Мартенс играет Клова как нездорового человека, смешного и комичного. Комиковать — выигрышное занятие для талантливого актера, способного из сцены с поиском и уничтожением вши на своем теле сделать мини-спектакль, но талант в том и состоит, что вместе с нелепостью Мартенс видит в герое бездны, которыми заинтересовался бы и Достоевский.

Мелькающую в царстве беккетовских теней тень Федора Михайловича заметить могут многие, а вот передать ее, заставить сыграть и так зафиксировать — единицы. Дорну удалось. А еще спрашивают, почему очереди.