Планы театр
Фото: РИА Новости
Московский театр на Малой Бронной по традиции первым из московских театров открыл новый сезон. О планах театра, о новой публике с Патриарших Прудов и о покемонах с художественным руководителем театра СЕРГЕЕМ ГОЛОМАЗОВЫМ поговорил РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
— Почему вы всегда открываетесь в августе? Люди в отпусках, на дачах. А если и в городе — то по паркам и ресторанам...
— Можно сказать, это наследие сталинизма, которое мы сохранили. Это еще Коган придумал (в прошлом многолетний директор Театра на Бронной, известный своими авторитарными методами правления.— "Ъ"). Определенная финансовая целесообразность в этом есть: у нас в августе проблемы со зрителем были только однажды — когда случилась аномальная жара и пожары. А так в августе в Москву приезжает много людей из провинции, им хочется и в театр пойти, но почти все театры закрыты. Это выгодно, мы зарабатываем деньги.
— Вы находитесь рядом с Патриаршими Прудами. Наверное, слышали про скандал в сети: жители здешних домов, считающие себя элитой, презрительно высказались о людях из пригородов, приезжающих погулять и нарушающих покой аборигенов.
— Да, вечерами на Бронной случаются, можно сказать, ресторанные демонстрации: молодежь выходит с алкоголем из баров на улицу и образуется такая километровая тусовка. С одной стороны, это здорово, что улица превратилась в центр притяжения для модной молодежи, с другой — надо что-то делать, потому что наплыв публики явно больше, чем посадочных мест и возможностей самой улицы...
— Я, спрашивая, имел в виду, что театр, может быть, должен переориентироваться на эту публику, раз она уже здесь, рядом?
— В принципе это правильно. Во всяком случае, надо брать рекламные материалы и идти к ним, я думал об этом. Мы уже работаем над стратегией привлечения. Надо их вербовать.
— Мне кажется, у вас появлялись в последние сезоны спектакли, которые могли бы очень естественно смотреться и в театрах с репутацией гораздо более экспериментальных мест, привлекающих молодежную, раскованную аудиторию.
— Да, были и есть талантливые спектакли, к которым целевая аудитория Театра на Малой Бронной, увы, не вполне готова... Впрочем, это скорее наш недостаток.
— Так, может быть, радикализировать целевую аудиторию?
— Надо начинать прежде всего с художественной радикализации себя, а это вопрос творческой эволюции, художественной честности и творческой смелости. С одной стороны, глупо спекулировать на "современности", быть в "тренде" и задрав штаны, бежать за комсомолом. Я человек своего поколения и своего ремесла, со своими представлениями о том, что такое хорошо и что такое плохо. Когда тебе 55 и ты вполне состоявшийся режиссер, естественно быть несколько консервативным. Как говорил мой учитель Андрей Гончаров, "консервативным в том смысле, в каком это понимается Консервативной партией Великобритании". С другой стороны, в какой-то момент просто необходимо найти в себе смелость, именно смелость, распрощаться и с так называемым ремеслом, взглядами, своим зрителем, ценностями; распрощаться просто потому, что это уже никому не интересно, на дворе другое время. Для этого требуются прежде всего честный разговор с собой, огромное мужество и современное понимание жизни. Мало, кто на это по-настоящему способен. Но я стараюсь.
— Вы вовсе не консерватор. Вот уже почти десять лет вы, на мой взгляд, ставите очень интересный эксперимент — можно ли отсталый репертуарный театр "второй лиги", со случайным репертуаром и еще более случайными и притом редкими зрителями, превратить в театр живой и интересный. Не имея при этом, что очень важно, ни административных карт-бланшей от начальства, ни финансовых преференций, ни щедрых спонсоров, ни актуальных суперзвезд в разношерстной труппе...
— Не переломав никому костей...
— Именно. И результат вашего эксперимента, на мой взгляд, вполне позитивный. Вам тяжело все это далось?
— Если честно, это невыносимо тяжело. Когда я учился, среди моих педагогов было немало людей, руководивших большими театрами. И я интуитивно за ними наблюдал. Так что я тогда еще понял, что власть — это наказание. Те, кто упивается властью, по-моему, больны. А если решать судьбы других людей для тебя оказывается этическим и психологическим испытанием, то это как раз нормально. Людей, которые удобно сидят в креслах худруков и чувствуют себя наверху блаженства, я не понимаю и не принимаю. Для меня работа в Театре на Малой Бронной стала серьезным испытанием. Мне трудно, да. Я понимаю, что я всех осчастливить не могу и не могу ответить на все вопросы. Это бесконечный лабиринт, и никогда не знаешь, какая проблема тебя ожидает за следующим поворотом. Особенность театра еще и в том, что со временем не становится легче: надежда на то, что приобретенный за пять, семь, девять лет опыт поможет тебе, всегда оказывается иллюзией. Более того, чем дальше — тем сложнее.
— Со стороны между тем все выглядит неплохо. Ремонт сделали. Вот у вас открывается малая сцена...
— Фактически она открылась раньше, мы сыграли на ней спектакль "Особые люди". Но теперь малая сцена станет постоянно действующей, со своим репертуаром. Выпускаем спектакль по пьесе Ясмины Реза "Разговоры после прощания" в постановке Михаила Станкевича. Потом покажем "Подлинную историю фрекен Бок" по пьесе Олега Михайлова, это моноспектакль Екатерины Дуровой.
— А на большой сцене что?
— Для среднего и старшего поколения — неумирающие "Деревья умирают стоя" Касоны. Егор Дружинин собирается поставить мюзикл по "Алисе в Стране чудес". А я хочу поставить большую, страшную и очень современную, по-моему, пьесу Артура Миллера "Сейлемские колдуньи". Мне кажется, она, что называется, очень попадает в нашу ситуацию...
— Потрясающий текст о нетерпимости в борьбе с инакомыслием. Сейчас Миллер вообще возвращается — на Бродвее вот в прошлом сезоне и "Сейлемские колдуньи", и "Вид с моста" имели огромный успех. Это уже, можно сказать, классическая драматургия. А вы в последние сезоны ставили на большой сцене современные пьесы — это тоже роднит вас скорее с новаторами, чем с консерваторами.
— Зрители ходят. Мне кажется, три сезона современной драматургии себя оправдали. Тем более что рядом с ними были и привычные названия — "Тартюф", "Сирано де Бержерак" и т. д. Гончаров говорил, что репертуар должен строиться на трех китах: во-первых, как он называл популярные спектакли, "бантики", во-вторых, классика, но много ее не надо, и современные тексты — без них театр будет стоять на месте. Но и без бантиков никуда не деться.
— Вы часто вспоминаете своего учителя Гончарова, действительно великого педагога, который — трудно себе это представить, но это правда — был учителем и Петра Фоменко, и Константина Богомолова. Его уроки актуальны до сих пор?
— Думаю, все его выпускники живут в постоянном диалоге и в постоянном конфликте с ним — хотя его давно уже нет в живых. Я как раз учился в пору его, так сказать, педагогического апофеоза. Были два его знаменитых курса — предыдущий и мой, из которого потом вышел ныне знаменитый израильский театр "Гешер". Это была совершенно кровавая школа режиссерского ремесла, мы делали десятки этюдов за семестр. Был момент, когда у нас на курсе одновременно преподавали четыре худрука разных театров. Я все время модель института пытаюсь перенести на театр — потому что самое интересное все равно было в институте. Мне страшно интересно, как живет мастерская, как живут студенты, и я рефлекторно стараюсь перенести эту модель отношений на театр. Это часто встречает сопротивление — вполне естественное.
— У вас у самого уже много учеников-актеров, и они тоже образовали свой небольшой театр — ТОМ. Вы не торопитесь "влить" их в театр. Намеренно?
— Я по возможности пытаюсь их "вливать", но для этого есть не так уж много возможностей.
— Новый сезон не только для вас, но и для театров вообще ознаменован появлением еще одного конкурента. Что театр сегодня может противопоставить покемонам?
— Мы живем в среде под названием "современный город", а современная информационная среда занята только одним — отвлекает человека от неразрешимых вопросов, которые громоздятся вокруг любого нормального человека. Покемонам можно противопоставить только одно — самих покемонов, сделать их персонажами талантливой пьесы-бродилки и заодно вместе с покемонами увлекательно поговорить о жизни и смерти. А если серьезно, то театр сегодня находится в осаде, в состоянии жесточайшей конкуренции, фактически в состоянии войны с виртуальной реальностью. Но проиграть театру, по-моему, не суждено.
— Задача в том, чтобы заставить человека, который в погоне за покемоном случайно забежит в театр, остаться в театре.
— Проблема в том, что у нас так и не образовалась достаточно большая прослойка образованных людей, привыкших систематически ходить в театр. Несмотря на все наши великие традиции. В Европе устоявшийся массив людей, любящих театр и нуждающихся в нем, гораздо больше. Там у театра есть свое, давно забронированное место. И вообще, опора у искусства в обществе там гораздо прочнее. Знаете, где я это понял? На Авиньонском фестивале! Там театр тотален! В России такой фестиваль невозможен в принципе. У нас этого нет, у нас зритель стихийный, с неустойчивым спросом. Его надо все время ловить. Конечно, у нас есть какой-то небольшой очень процент людей, которые все равно будут ходить в театр, это элита. А дальше болото в смысле спроса, то есть люди, которые могут ходить в театр, а могут и не ходить. И о чем они на самом деле думают, неизвестно.