В парижском Центре Помпиду проходит выставка Жана Нувеля (Jean Nouvel) — самая большая ретроспектива самого известного из современных архитекторов Франции. Выставка в Центре Помпиду открывалась в пять. Но уже с полудня великий Нувель ходил по залам и в порядке строгой очереди принимал журналистов, записывавших километры почтительных интервью.
Жан Нувель прославился в 1987 году своим Институтом арабского мира, раскрывавшим и закрывавшим глаза-диафрагмы по мере движения солнца. С тех его назвали "медиатическим архитектором": здания Нувеля были рассчитаны не на коллегу-архитектора, а на горожанина-зрителя. К тому же их вызывающая театральность спасала архитектуру от надоевшей прямоугольной железобетонной скуки. Причем архитектура Нувеля казалась более достойным и позитивным решением, чем торжествовавшая тогда постмодернистская ирония. Другой бы обвешивал свои постройки классическими деталями. Он — заключил в прозрачную клетку Фонд Картье, стеклянным полуцилиндром увенчал Оперу в Лионе и в черный гранитный ящик 150х80х24 м чуть не упаковал театр в Токио. Спроектировал почти сотню замечательных зданий, получил все высшие архитектурные награды мира и вот устроил в Центре Помпиду свою ретроспективу, чтобы коротенько подвести некоторые итоги.
Нувеля во Франции считают национальным гением. Во-первых, потому, что он француз, а не лимитчик. Во-вторых, как и подобает французскому интеллектуалу, он любит французскую философию и то и дело цитирует Башляра, Фуко, Вирильо, Бодрияра, участвует в профсоюзном движении и издает книги своих диалогов. В-третьих, он гениально выглядит. У него внешность не клерка, а кинозвезды. Плотный, крепкий 56-летний дядька — всегда в черном костюме с засученными рукавами пиджака (никаких галстуков) — сверкает бритым черепом, как Юл Бринер, и, кивая внушительным носом, говорит, как пишет. Любой его жест полон значительности, даже мобильник он извлекает из кармана словно оскаровский конверт и, глядя над головами, говорит что-то очень важное, наверное, чтобы не забыли купить молока.
На открытии было не протолкнуться. Эскалатор все подвозил и подвозил народ, а Нувель уже тащил за собой толпу почетных гостей, с трудом петлявшую между загородок спланированного им лабиринта. Деятели культуры Франции спешили отметиться рядом с виновником торжества. Наутро газета Le Monde сурово пеняла министру культуры Катрин Таска (Catherine Tasca) на то, что она манкировала вернисажем.
Такой архитектурной выставки я никогда не видел. На 1100 квадратных метров только компьютерные перспективы и фотографии. Лучший архитектурный фотограф Франции Жорж Фесси (Georges Fessy) специально подготовил слайд-фильмы о Дворце юстиции в Нанте, Зале конгрессов в Люцерне, жилом комплексе Nemausus в Ниме и других нувелевских хитах, счетом 11. Кадры прощелкиваются на огромных экранах, чтобы показать посетителям вещи в почти натуральном масштабе. Предводительствуемая Нувелем экскурсия задержалась здесь дольше всего. Мастер откровенно наслаждался этим одновременным путешествием по 11 своим шедеврам.
"Не ждите ни планов, ни макетов. Эта выставка не для посвященных",— предупреждала куратор Шанталь Бере (Chantal Beret). Конечно, судить о здании только по плану и макету — все равно что судить о человеке по анализу мочи. Но еще меньше поймешь по набору цветных картинок. То, что предъявил Нувель, не выставка его работ, а некий каталог образов его архитектуры. В ней много чувства и мало информации, оттого экспозиция так похожа на храм, а ее посещение спланировано как религиозное шествие. Подробности сосланы в компьютерный зал, кто хочет, может нашарить их мышкой. Когда я спросил Нувеля, почему так, он только пожал плечами:
— Возможно, в России таких архитектурных выставок не делают. Но здесь меня и так знают. Я сказал этой выставкой то, что хотел сказать.
— Нет ли у вас планов что-нибудь построить в России?
— У меня русских проектов нет.
Вежливые французские критики пишут об "автопортрете". И вправду суперэкспозиция Нувеля представила на всеобщее обозрение не только его силу, но и его слабости. Ее драматизм — запутанность плана, полумрак, превратившие простое пространство на шестом этаже Центра Помпиду в темную пещеру архитектурного мага,— выглядит чрезмерным, почти смешным. Выяснилось, что Нувель не желает делать простую вещь даже из ретроспективной выставки.
Перед входом на выставку шесть мониторов транслируют его важные мысли. Темы указаны рядом с мониторами. "О дематериализации и виртуальной реальности... о современности... об изменениях и мутации... о компьютере, который служит воображению". Пленка, понятно, замкнута, и телевизионный Нувель с выражением повторяет одно и то же в пятый, шестой, десятый раз.
Но это тоже показательно. Он явно предпочитает слова архитектурной графике. Нувель любит напоминать, что он — "человек концепта" и что его дипломный проект состоял не из подрамников с чертежами, как у его однокашников, а из напечатанного на бумаге текста без единого рисунка: "Я не бумажный архитектор и никогда не задумывал проект ради удовольствия от хорошего чертежа".
И до сих пор все его проекты, особенно неосуществленные, слишком легко для произведения искусства объяснимы словами. Вот огромная стеклянная крыша над раскинувшимися в лесу домиками технического центра в Мексике. Вот французское посольство в Германии, размещенное в оранжерее. Вот искусственный холм, в котором спрятан музей в Испании. Удивительно, но если судить о творчестве Нувеля по его пристрастию к эффектам и по его выставке, он должен быть архитектором средним.
Но как только, сойдя с картинки, здание становится на место, слабости Нувеля исчезают. Берет свое природа ремесла, и архитектура, в которой людям надо работать, ходить, есть, спать, справлять естественные нужды, тут же приземляет возвышенные образы, привязывает их к земле канализационными трубами, фундаментами, несущими конструкциями. "Предпочитаю кино, которое заставляет забыть о камере, и архитектуру, которая заставляет забыть о строительных технологиях",— говорит Нувель. Тут ему, прямо скажем, повезло. Архитектура ХХ века не только научила продумывать планы-фасады-разрезы до мелочей, но к концу века даже формализовала искусство их составления в компьютерных программах. Современная техника сняла почти все ограничения, которые сковывали строителей. Нувель может быть уверен, что механика дома будет сделана вполне грамотно. Она, понятно, важна, но об этом не стоит долго рассуждать, важнее, как дом будет выглядеть. В результате он делает впечатляющие гигантские скульптуры из металла, стекла, бетона, которые заодно уж могут использоваться в качестве конкретных зданий.
Нувель действительно архитектор нового времени в том смысле, что он может себе позволить заниматься исключительно образом, трюком. Черную работу (которую, впрочем, некоторые ретрограды упорно считают основой архитектуры) за него сделают другие, он командует настоящей архитектурной фабрикой: фото сотрудников, на манер доски почета, занимают на выставке целую стену.
— Теперь, когда вы собрали эту выставку,— спросил я Нувеля,— вы можете сформулировать, что вы делаете в архитектуре?
— Я и так знаю, что я делаю в архитектуре. Я работаю над ситуациями частными, специфическими, маргинальными. Но город и не может складываться иначе. Эти маленькие точки будут служить существенными знаками времени. Специфическими посланиями нашей эпохи, записанными в память города.
Я помню другой ответ Нувеля. На последней Венецианской архитектурной биеннале 2000 года он откликнулся на девиз куратора Массимилиано Фуксаса (Massimiliano Fuksas) "Больше этики, меньше эстетики", расписав белые стены пустого французского павильона текстами на заданную тему. Лишний раз подтвердив, что в архитектуре лозунги могут плодить только лозунги.