Петербургский Театр им. Ленсовета показал премьеру "Старшего сына" Александра Вампилова. В спектакле заняты только студенты: руководитель театра Владислав Пази презентовал свой актерский курс из Театральной академии. Но пристальнее смотрели постановщика — режиссера Юрия Бутусова.
Юрий Бутусов — из режиссеров пресловутой "питерской волны", участников которой объединяет разве что рабочий темп: новинка готовится долго, но зато почти наверняка дело кончится "Золотой маской", а то и госпремией или хотя бы "Золотым софитом". Но "Старший сын" выглядит так, будто все два года с прошлой премьеры режиссер проспал, а теперь старается наверстать упущенное.
Следы благих намерений видны повсюду. Прежде всего — в выборе пьесы, весьма значимой для конкретного отрезка советской театральной истории. Некогда прогрессивная, сегодня она не живей какого-нибудь "Русского вопроса". Городские парни оказываются в деревне, в поисках ночлега один из них придумывает выдать себя за неведомого отцу сына, но сунувшись в случайно попавшийся дом, оба путешественника увязают в чужой семейной драме.Про то, как механизм предательства отца заложен в самом вырастании детей, рассказал Шекспир в "Короле Лире", о моральных обязательствах лжи уже написано Горьким "На дне". Однако нарочитая вторичность вампиловской пьесы по отношению к классическим коллизиям не очень раздражает. По тексту разлита позднесоветская застенчивая боязнь условностей большого трагического стиля. Поколение Вампилова предпочло кособокое, но свое, современное. Поэтому шекспировский Лир в "Старшем сыне" превратился в пожилого алкоголика, прозябающего в похоронном оркестре, а горьковский старец Лука — в студента Бусыгина, вломившегося в случайный дом.
Постановка такой пьесы имеет смысл лишь как рефлексия по поводу чужой рефлексии. Не гонясь за правдоподобием, Бутусов отменил возрастной грим: отцы и дети выглядят ровесниками. Вампиловскую "взыскующую духовность" режиссер перезарядил горластым физкультурным задором. Фразы взрываются изнутри, текст крошится на скетчи, грохочут двери и шаги, герои носятся по лестницам, кубарем скатываются, хлопаются оземь, поливают друг друга водой. Но во всем этом чувствуется больше усталости, чем если бы Бутусов вяло обыграл коллизии "как написано".
Надежные банальности Вампилова режиссер зачем-то дополняет своими собственными. У Бутусова восторг — оголтелый, печаль — смертно-траурная, переход от одного к другой и обратно — мгновенный. Это тот самый мир, где дети теряются и находятся двадцать лет спустя, браки складываются и рушатся в мгновение ока, а завещание переписывается по несколько раз на день. Весь спектакль ждешь, что мнимый сын назло установкам автора Вампилова вот-вот окажется настоящим. И даже современность Бутусов изображает именно так, как это принято делать на театре испокон веков, врубая своим героям свеженькое попсовое "ту-лу-ла". Но через год эксплуатации "Старшему сыну" придется сменить пластинку — если спектакль, конечно, до этого доживет.
МАРИЯ Ъ-ИВАНОВА