Премьера балет
Фото: Валентин Барановский, Коммерсантъ / купить фото
Балетная труппа Мариинского театра сплела венок-оммаж Сергею Прокофьеву, чье 125-летие отмечается в этом году,— представила вечер балетов на музыку композитора. Помимо "Блудного сына" Джорджа Баланчина были показаны два новых балета — премьеры молодых хореографов Максима Петрова ("Русская увертюра") и Антона Пимонова ("Скрипичный концерт N2"). На премьере побывала ОЛЬГА ФЕДОРЧЕНКО.
Открывавший вечер баланчинский "Блудный сын" с его кажущейся безыскусной хореографией, ее гротескным преображением, поиском смысла бытия и дерзким оригинальным балетмейстерским высказыванием расставил танцевальные приоритеты вечера. Баланчинская модель танцевального немногословия одержала верх над хореографической болтовней молодых хореографов. Самым же ярким впечатлением вечера стал Давид Залеев — Блудный сын, в этой партии танцовщик был пластически безупречен. Его герой, наивный бунтарь, с детским любопытством бросающийся во все тяжкие, сохранил целомудрие даже в цепких профессиональных объятиях Сирены (Виктория Брилева). Что, наверное, стало маленьким откровением вечера: редко когда танцовщикам в этой партии удается достичь баланса искренности и чистоты, эмоциональной и технической, не впадая в смакование деталей порочных связей.
Максим Петров и Антон Пимонов, постоянные участники "Мастерских молодых хореографов", подобно сыновьям вполне примерным, припали под крыло Баланчину с явным желанием из-под него не высовываться. Их сочинения, в которых присутствует определенная доля мастеровитости, все же вряд ли значительно оживят репертуар театра — хотя бы по причине недостаточной внятности высказывания.
Максим Петров, чей балетмейстерский опыт хоть и невелик, но демонстрирует авторскую самобытность, продолжил полюбившуюся ему игру в исторические стилизации. Выбор темы пал на время, близкое к созданию "Блудного сына",— "Русскую увертюру", написанную Прокофьевым в 1936 году. Но если в "Блудном сыне" советский оптимизм проходил лишь намеком на дурман массового энтузиазма (в пластике бритоголовых существ), в виде пародии на гимнастические парады, то господин Петров принимает условия игры в "нашу счастливую молодость". Наверное, его балет — второй возможный путь Блудного сына, который остается с собутыльниками в восторженном угаре беспробудной радости. "Русскую увертюру" можно представить и попыткой танцевального предсказания: кем мог бы стать Георгий Баланчивадзе в Советском Союзе, не останься он в Европе в 1924 году. Вполне возможно, он бы сочинял и режиссировал гимнастические парады, массовые праздники и демонстрации, славя нашу счастливую социалистическую действительность. Представление господина Петрова о танцевальном счастье отменно позитивно и незамысловато: в "Русской увертюре" советская молодежь марширует, бегает, идет вприсядку, складывает пирамидки и пирамиды, грозит неведомым врагам, а барышни смущенно теребят краешек платьиц. Неприкаянная радость до утомления и пресыщения — единственный сюжет балетика господина Петрова. Только нет в финале Отца, простирающего руки и принимающего неразумных детей в свои объятия. Есть только жуткий гул грядущего апокалипсиса и сцена, усеянная упавшими телами.
"Скрипичный концерт N2" Антона Пимонова показался сумбурным и суетливым. Лихорадочное стремление дать каждой ноте пластический эквивалент привели к танцевальному многословию и, как следствие, пустословию. В негласном творческом соревновании победил молодой беглец из Советского Союза: у него, помимо дебютантской запальчивости, хватило смелости не оглядываться на авторитеты. Хотя, с другой стороны, ему было намного легче: авторитетов почти за девяносто лет со дня премьеры "Блудного сына" заметно прибавилось.