Летом 1996 года мне не было и четырех лет. Заняться серией публикаций к 20-летию судьбоносной президентской гонки поручили мне — как человеку, не имеющему об этом событии никакого мнения, а значит, свободного от предрассудков. Приехав на первую встречу к одному из героев, я услышала ироническое: «А вы, когда был 1996 год, вообще уже родились?» С такой реакцией — от по-отечески снисходительной до почти агрессивной — я время от времени сталкивалась на протяжении всей работы над текстами. И переживала. Пока в конце апреля не познакомилась с директором екатеринбургского Музея Ельцина Диной Сорокиной. Она справедливо заметила: «Представляете, чтобы кто-то сказал: “Ты не имеешь права изучать татаро-монгольское иго, потому что ты не жил в это время”?»
О президентских выборах 1996 года сказано и написано так много, что достоверно мы знаем о них крайне мало. Ну в самом деле, почему именно Ельцина, а, скажем, не молодого преемника так отчаянно тянули на второй срок? Победил бы он без массированной административной поддержки? Был ли так страшен коммунист Зюганов и боялся ли он сам своей победы? В конце концов, были ли фальсификации, припомнить которые так любит сейчас власть и преданные ей обыватели? Чем больше спрашиваешь, тем больше новых вопросов.
Многих, в том числе самого Бориса Ельцина, уже нет в живых. Среди других не все готовы разговаривать — прежде всего те, кто до сих пор остается если не на гребне волны, то хотя бы просто в общественно-политическом мейнстриме. Геннадий Зюганов, например, проигнорировал просьбу “Ъ” ответить на вопросы — видимо, он счел разговор невыгодным накануне выборов в Госдуму, в которых он в очередной раз собирается принять участие. Не отреагировал на запрос “Ъ” и Анатолий Чубайс — один из идеологов ельцинской кампании, возглавляющий сейчас «Роснано». А один из собеседников даже признался, что не может сказать всей правды, потому что «прошло только 20 лет». «Давайте встретимся, когда пройдет 30»,— кажется, всерьез предложил он.
Те же, кто на эти разговоры и встречи согласился, не могли не удивить корреспондента, привыкшего к современной политике закрытых дверей и единогласных решений. Занимавшие тогда самые высокие посты — глава администрации президента, помощник главы государства, руководитель его службы безопасности — фигуры, во всяком случае, сейчас абсолютно недосягаемые,— здесь оказываются открытыми для не всегда удобных вопросов. Не раздумывая, соглашается на разговор глава АП в 1993–1996 годах Сергей Филатов, а некогда всесильный начальник президентской охраны Александр Коржаков сходу приглашает в гости в свой загородный дом. Долго и вдумчиво объясняет те или иные решения Григорий Явлинский — многолетний оппонент Бориса Ельцина, которого президенту так и не удалось уговорить поддержать его в 1996 году.
Водораздел «за Ельцина» и «против Ельцина» среди непосредственных участников и свидетелей тех выборов до сих пор проходит достаточно четко. Одни и сейчас называют кампанию честной и технологичной, другие — грязной и незаконной. Относиться и к тем, и к другим можно по-разному, но важно то, что хотя бы сейчас все они могут отстраниться и посмотреть на события 20-летней давности философски. И главное, они способны не только указывать на чужие ошибки, но и публично признавать свои. Так, идеологи кампании Зюганова Виктор Пешков и Алексей Подберезкин скажут, что работа штаба коммунистов не была выстроена правильно и, возможно, все могло сложиться иначе. А Сергей Филатов, исполненный бесконечного уважения к первому президенту, назовет «большим просчетом» то, что в окружении Ельцина не задумывались о последствиях, к которым могло привести (и в итоге привело) его ухудшающееся здоровье. Будут ли такими через 20 лет герои нынешнего времени?
Погружение в 1990-е вряд ли помогает лучше понять происходящее: сменившая их эпоха все же строилась другими людьми при совершенно других обстоятельствах. Но оглянуться на 1990-е стоит — хотя бы потому, что только тогда созданная властью и возглавляемая премьер-министром партия не смогла взять большинство в Госдуме, а победитель на предстоящих президентских выборах не был очевиден. Просто, чтобы не забывать, что такое возможно.