Премьера театр
Фото: Lucie Jansch
На исторической сцене Оперы Монте-Карло состоялась премьера спектакля "Письмо человеку" по дневникам Вацлава Нижинского в постановке и оформлении американского режиссера Роберта Уилсона и в исполнении Михаила Барышникова. На премьере побывала МАРИЯ СИДЕЛЬНИКОВА.
Свои дневники Вацлав Нижинский, танцовщик и хореограф дягилевских "Русских сезонов", написал в 1919 году, когда диагноз "шизофрения" уже был очевиден не только врачам и родным, но и ему самому. Вполне отчетливые факты биографии перемешиваются здесь с сумбурными философско-религиозными размышлениями о греховности актерской профессии и о боге, с которым Нижинский постоянно себя ассоциирует. Продраться сквозь этот поток помутненного сознания — местами агрессивный, местами отвратительно откровенный — непросто. "Это очень сложный текст, там так все по-разному... Но Миша давно хотел увидеть дневники на сцене",— признался корреспонденту "Ъ" режиссер Роберт Уилсон.
Предметный разговор зашел пару лет назад, когда Барышников и Уилсон работали над "Старухой" Даниила Хармса. Решили в том же духе и продолжить. Так же как с Хармсом, сценическую версию текста писал американский сценарист Дэррил Пинкни. Получилась насыщенная выжимка из дневников, цепочка монологов, шаг за шагом вскрывающая безумие танцовщика. Все демоны Нижинского здесь как на ладони: жена Ромола, из-за которой он фактически лишился карьеры и разошелся с Дягилевым; теща — венгерская актриса, ненавидевшая его за успех, а с началом войны еще и за то, что он русский; сумасшедший брат, которого он понимал как никто другой; продажные девки, пробуждающие животные инстинкты; Толстой, требовавший их укрощения; и сам Дягилев — его дьявол и искуситель. "Письмо человеку" — это неотправленное письмо ему, которое было опубликовано в одном из последних переизданий дневников.
Минималистский, визуальный театр Роберта Уилсона казался идеальной сценической формой для этой импульсивной исповеди сумасшедшего. Каждому монологу режиссер придумал свою картинку. Анонимные фронтовые фотографии, зловещие горы Санкт-Морица с накрененным крестом, залитая светом комната-келья, картонные тени-двойники, гигантская кокотка-цыпочка на поводке у крошечной девочки-куклы, падающие с колосников розы, разливающийся по заднику кроваво-красный, вспышки яркого света и любимые стулья режиссера. Почти весь текст, а спектакль играется на русском и английском с французскими субтитрами, идет в записи. Со сцены его говорит сам Барышников, за кадром же звучит голос Уилсона и актрисы Люсинды Чайлдс. Это многоголосие не только задает темп действию — такой же неровный, как слог обезумевшего, но и дает выговориться женскому началу, которое в Нижинском всю жизнь спорило с мужским.
Михаил Барышников, как и все актеры уилсоновского театра, выступает частью картинки, у него и лица-то нет — белый грим исключает живые эмоции. Часть их 68-летний танцовщик проговаривает телом, то зажатым и уязвимым, с пластикой едва научившегося держаться на ногах ребенка, то блаженно-расслабленным — с танцующими, чуть вялыми выразительными кистями. Говорят, такие были у самого Нижинского. С его героем Михаила Барышникова отчасти роднит биография: оба из провинции, оба переехали в Петербург, учились в Вагановском — Императорском — училище, танцевали в Кировском — Императорском — театре, оба, однажды уехав, больше никогда не возвращались в Россию. На этом сходство заканчивается: по темпераменту и характеру едва ли можно представить себе людей более разных. Барышников — не страдалец и не безумец, на сцене он расчетлив и сух. Чужда ему и бисексуальность его героя. Нижинский хотел нервировать зрителя, Барышников хочет нравиться. И нравиться непременно публике местной, западной.
Но она не спешит ответить ему взаимностью. Ни на премьере в Монако, ни неделей раньше в Лионе аншлага не случилось. Билеты не были распроданы даже на первый вечер, да и во время спектакля люди потихоньку уходили, не понимая, что это тут Misha заладил про Христа и онанизм. Ни танцев вам, ни "Секса в большом городе". Слепо любят его, кажется, по-прежнему только в России. По крайней мере на премьере в Монако зал подняли русские, а в августе на "Письмо человеку" в Ригу наверняка опять слетится пол-Москвы. Но Михаилу Барышникову нет до этого обожания никакого дела: автографы сквозь зубы, интервью — ни в какую, приехать в Россию — упаси бог. Тоже в общем-то своего рода творческое безумие.