В Музее архитектуры имени Щусева открылась выставка современной японской архитектуры, показывающая работы с 1985-го по 1995 год. Это один из самых таинственных взглядов на национальную архитектуру, который можно себе представить.
Выставку открывал академик Владимир Хайт. Он произнес поэтический спич о характере японского народа. Японский народ, по его наблюдениям, непостижимым образом соединяет глубочайшее следование традициям с радикальным новаторством. Это его поразило еще 30 лет назад, когда он был в Японии впервые, и продолжает поражать по сию пору. Три дня назад в Пекине он делал доклад о современной архитектуре прямо после прославленного японского мэтра Арата Исодзаки (Arata Isozaki) и вновь пережил это чувство. Он много лет занимается японской архитектурой, и она продолжает его удивлять своей таинственностью.
Таинственность была подтверждена сразу. Сотрудники японского посольства раздали пресс-релиз с замыслом выставки. Там было написано, что в конце 80-х японская экономика бурно развивалась. Вслед за ней развивалась и архитектура. Но развитие экономики не было сбалансировано, и в результате возникла экономика "мыльного пузыря". Вслед за ней возникла и архитектура "мыльного пузыря", рассчитанная на то, чтобы поразить воображение внешним эффектом. В результате кризиса мыльный пузырь экономики лопнул. Но архитектура не смогла вернуться назад. Это доказывает определенную автономность архитектуры от экономики.Согласитесь, неожиданная критичность. Вот посмотрите, какой у нас мыльный пузырь получился, и хотя он и лопнул, некоторые продолжают его автономно надувать. Произносилось все это в истинно японском духе — с мягкими, никак не соответствующими динамике речи улыбочками и вежливыми пошаркиваниями. Выставка идеально соответствовала этому замыслу. Идут, скажем, три какие-то трубы в один резервуар. Называется это "Технический колледж Аояма", автор Хироши Хара (Hiroshi Hara). Подпись такая: "В облике строения беспорядочно перемешались различные формы. Проект призван передать идею современности, лишенной стремлений и идеалов, как будто, перескакивая с одного телевизионного канала на другой, так и не найдено решение, на чем остановиться". Сначала думаешь — до чего же, однако, незлобив этот Хироши. Если бы у нас куратор выставил кого-нибудь так, что вообще непонятно, что построено, а еще внизу такую надпись написал, этому куратору не поздоровилось бы. Потом понимаешь — ой, да нет, это же выставка про пузыри. И вот, стало быть, типичный мыльный пузырь — Хироши Хара, вот у него такое здание, нервно-шизофреническое, интересно посмотреть.
Не только содержание, но и форма выставки тоже работает на этот образ. От каждого здания дана одна фотография, ни плана, ни разреза, чаще — вообще деталь, так что понять, что все-таки построено, совершенно невозможно. И, что интересно, вроде как японцы славятся своим техническим совершенством, а тут фотографии, знаете, такие нерезкие, с навранным цветоделением, прямо цветные ксероксы какие-то. Сначала злишься, потом понимаешь — это концепция. Архитектура представляется в намеренно замыленных образах.
Замысел также последовательно проводился через выбор объектов. Из японской архитектуры выбирались вещи, в свое время очень известные, но вышедшие из моды. Комический американский постмодернизм здания M2 в Токио с башней в форме огромной ионической колонны Кенго Кума (Kengo Kuma). Такой же вышедший из моды постмодерн жилого квартала в Киото Хироюки Вакабаяши (Hiroyuki Wakabayashi). Кичевый пивной ресторан Филиппа Старка (Philippe Starck) в Асакуса, где над мрачным кубом поднимается большая алая козявка, призванная символизировать пивную пену в ночи. Как известно, нет ничего хуже, чем недавно очень модная вещь. Но это с эстетической точки зрения, а с точки зрения концепции — самое оно. Идеальная метафора мыльного пузыря.
Можно предположить, что японцы иначе относятся к мыльным пузырям, чем мы. У них в культуре высокое значение имеет, так сказать, красота мимолетности, совершенство мгновения, легкая бестелесность иллюзии. И само пролетание мыльного пузыря с его последующим неслышным уходом в небытие прозрачного воздуха имеет для них особую ценность. И они хотят передать это свое ощущение бытия специфическим архитектурным видением.
Самое интересное, что, как это всегда бывает с серьезной архитектурной мыслью, она перерастает архитектуру и касается более общих оснований бытия. Отсюда эта связь с экономикой. Надо совершенно иначе относиться к экономике мыльного пузыря. Нет ничего более несообразного, чем переживание о том, что она когда-то кончается. Это и есть самое прекрасное в ней. Когда пузырь надувают, следует эстетически переживать его красоту, после — насладиться изысканностью его лопания.
Неискушенного в подобных играх критика это погружает, однако, в нешуточную тревогу. Ведь привычно как — они выставляют что-то, считая, что это выставленное — хорошее, а ты потом объясняешь читателем, что на самом деле оно плохое. А тут? Выставка, между прочим, посольская, призванная, так сказать, представлять страну, и вдруг такая критическая позиция. Хочется даже как-то их утешить, не все так плохо, есть у вас и другие архитекторы, очень модные, есть вещи, поразительные по интонации, которые, наоборот, основаны на поэтике недосказанности, сдержанности, ну хорошо, ну лопнул пузырь, ну что же так убиваться-то, ну образуется.
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН