Свой сезон Государственный Эрмитаж закрывает тотальным дефиле. Последние дни июня, а значит, и белых ночей музей проводит в сплошных торжествах: гала-ужин с балом, с десяток больших и малых вернисажей, события из программы Петербургского экономического форума и все в том же духе. Два последних вернисажа сплелись в венок высокой моде: в Двенадцатиколонном зале открыли выставку "Эрте — гений ар-деко: возвращение в Петербург", а в Манеже Малого Эрмитажа огромной монографической экспозицией чествовали Вячеслава Зайцева. Из духов и туманов этих вернисажей выплыла КИРА ДОЛИНИНА.
Выставка выдающегося графика ар-деко Эрте в Эрмитаже рассказывает историю мальчика, нарушавшего правила
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ
Всякое модное в Эрмитаже любят, но любовь эта скорее умозрительная. Кутюрье в числе своих друзей считают, шали от Татьяны Парфеновой с эрмитажными картинами продают, людям красивым и модным разрешили селфи свои снимать в залах, Главный штаб с его стеклянной зеленой лестницей тоже вполне таким хипстерским местом мог бы быть. Но вступать в прямой диалог с живой высокой модой (в отличие, скажем, от архитектуры) старый музей побаивается: практически все последние костюмные выставки были историческими. Правда, был в истории Эрмитажа момент, после которого его связь с haute couture самого что ни на есть первого ряда отрицать уже невозможно, — в 1987-м, в таком советском-советском еще музее, вдруг открылась выставка Ива Сен-Лорана. Это была бомба — в стране, где большинство людей умирало, а так никто и не узнавал, какой у них был вкус, среди Рембрандтов и Тицианов, то есть в самой что ни на есть цитадели высокой культуры, заалели баснословные со всех точек зрения "тряпки" с самого Парижу. Книга зрительских откликов с той выставки — это поэма.
Тридцать лет ни одного кутюрье в Эрмитаж в таком парадном виде больше не пускали. Но Вячеслав Зайцев тоже не "один из": как к нему ни относись, но именно он лбом прошибал непрошибаемое и тащил на подиумы советских домов мод то, что там ну никак быть не могло — отчаянно непрактичную свою красоту. Эрте тоже не явный герой эрмитажного романа. Ар-деко у нас не привечают просто потому, что его у нас почти и нет, а забытыми и полузабытыми выходцами из России больше любит заниматься Русский музей. Но тут все как-то сошлось, и два персонажа из разных окопов мировой моды составили забавную музейную пару.
Выставка Зайцева — это новейшее выставочное пространство, освященное именем самого Рема Колхаса, с точнейшим соотношением красного кирпича и белых стен, это сто с лишним манекенов в костюмах такой яркости, что слепит глаза, а тут еще и всякие лучи из проекторов, видео, толпы зрителей и сам мэтр в алой с золотом маньчжурской куртке. Выставка Эрте — строгий музейный прямоугольник с невеселыми темно-серыми колоннами, чаще всего используемый для графических экспозиций, эскизы, роскошный алфавит, своей эротичностью способный смутить даже мраморы этого зала. И здесь, и там история мальчиков, которые нарушали нормы. Роман Тыртов родился в семье наследственных военных, но единственный подарок, который он хотел получить на свое совершеннолетие, был заграничный паспорт. Он уехал в Европу, сменил фамилию, честь которой, как казалось отцу, он запятнал, на Эрте, пошел учиться у Поля Пуаре и стал одним из самых востребованных до войны художников музыкальных ревю и журналов. Слава Зайцев, "художник текстильного рисунка" из училища в Иваново, нарушал все конвенции модной индустрии СССР незыблемой уверенностью в том, что и ватники с валенками должны быть красивыми. Индустрия, конечно, не сдалась, но многие годы Общесоюзный дом моделей на Кузнецком Мосту трясло то от его телогреек в розах, то от сапожек как с картинок Маковского про допетровскую Русь, то от того, что его манекенщицы ходили как королевы, а не как правоверные советские комсомолки.
И здесь, и там — театр. Театр Зайцева — это сочетания цветов на грани фола, нагромождение деталей и фактур, кружева, шитье, Павловский Посад, невесты как гэдээровские куклы и "черные вдовы" чуть ли не с брабантскими манжетами. Это может не нравиться, но эта жизнь и этот труд вызывают огромное уважение. Театр Эрте как таковой нам не показан, только эскизы, только намеки. Но его графика, что театральная, что журнальная, свидетельствует о высочайшей дисциплине стиля. Это ар-деко в каком-то его совершенно идеальном воплощении. В этом можно найти даже некую безликость — опознать Эрте среди ему подобных трудно. Но можно подойти с другой стороны — в какой-то степени Эрте и есть ар-деко.