Очень прошлые шутки

На "Первом канале" вышло юмористическое реалити-шоу Максима Галкина, которое не выглядит ни новым, ни современным. Это закономерный итог развития постсоветского телевидения, считает обозреватель "Огонька"

Андрей Архангельский

Разбирая текст песни Влада Топалова "Я помню", Максим Галкин в третьем выпуске программы говорит: "Ну, кто в 2016 году говорит "не брани" и "я устал от дрязг"?.." Это действительно смешно, но те же риторические вопросы можно было бы адресовать и самому шоу "МаксимМаксим". Кто сегодня смеется над текстами поп-песен, разбирая их "с точки зрения филолога"?.. Кто смеется над тем, что и так самопародийно,— над семейными и юмористическими шоу федеральных каналов (а некоторые из них и являются как раз предметом серьезного изучения, в первую очередь для клинических психологов)? Кто смеется над шуткой "мужчины нужны женщинам только для выполнения биологической функции"? Но это такая традиция "допустимого лицемерия": для "народа", выдуманного тем же телевидением, как считается, нужно рассказывать бородатые анекдоты про "мужиков" и "баб", а не про современных мужчин и женщин.

Но вряд ли только сам телеведущий Максим Галкин в этом виноват. Если смотреть шире, не как на "шоу Галкина", а как на проект Константина Эрнста, то "МаксимМаксим" можно рассматривать как попытку телевидения "возвратиться в мир", в состояние "до войны" — во всех смыслах этого слова. А первое, с чем ассоциируется "мир" у большинства постсоветских людей,— это собственно вечный сериал "про Пугачеву и Галкина". А чуть ранее — "про Киркорова и Пугачеву", а чуть раньше — про других мужей примадонны. Выяснилось неожиданно, что это чуть ли не единственный "язык мира", который понятен людям и более или менее артикулирован на постсоветском телевидении.

Однако это вовсе не вызывает смеха. На вопрос: "Почему это не смешно сегодня?" самый простой ответ звучал бы так: "Потому что это несовременно". Но как вообще юмор может быть "несовременным", если, казалось бы, от современности он только и питается?.. Мы живем сейчас, здесь, и даже при всех невзгодах — что может быть проще, чем шутить о сегодняшнем дне?..

Между тем это действительно является проблемой для телевидения, и самое смешное, что телевидение пытается всеми силами эту "проблему" решить. Можно было бы подумать, что дело тут в самой природе телевидения, которое по определению проигрывает в скорости реакции, скажем, интернет-культуре. Но вот опять же есть пример ТНТ и СТС, которые выглядят вполне современно, и шутят хотя местами и зло, но актуально. А здешний телевизионный "замок" (съемки шоу Галкина происходят в поместье Галкина — Пугачевой) наполнен по большому счету призраками. Сам замок имеет тут символическое значение: мы имеем дело с закапсулированной, застывшей во времени поп-культурой 1990-х. Можно было бы попутно задаться вопросом: как могло случиться, что в огромной стране на смену этой поп-культуре не пришла какая-нибудь другая ни в 2000-е, ни в 2010-е? Между тем это оказалось возможным: поп-культура в России, вопреки своей природе, способна долгое время сохраняться в неизменном виде, как в вакуумной упаковке, в параллельной реальности. "Как же вы живете?" — упрекал Штирлиц профессора Плейшнера. И тот, упрямо дернув головой, отвечал с вызовом: "Живу, как видите!.."

Теперь, чтобы вырваться из этого ностальгического гетто, из условных 1970-х или 1990-х, в 2016 год, нужно предпринимать специальные усилия

Интересна в этом смысле и стилистика шоу: это гибрид "низкого юмора" образца 1990-х ("что растет, то и отращиваю") и эстетики поздних 1970-х (плюш, оркестр, атмосфера "Кабачка 12 стульев"). Создатели уже сами заметили некоторую "замороженность" шоу и явно на ходу вносили коррективы. В третьем выпуске уже и люди помоднее, но и певица Глюкоза, и певица Юля Волкова тоже давно уже не новость; тем более упакованные в формат почему-то программы "Ералаш".

Неудача с программой "МаксимМаксим" — это такой бумеранг, который вернулся на "Первый канал" почти 20 лет спустя. В 1997 году здесь (тогда телеканал назывался ОРТ) Константин Эрнст придумал проект "Старые песни о главном", тем самым загнав телевидение в это "вечное прошлое". Как говорилось в одной книге, "вы же и убили-с"; парадокс в том, что "остановили время" на тот момент два главных интеллектуала российского телевидения, Константин Эрнст и Леонид Парфенов. Судьба их сложилась по-разному, их взгляды на жизнь, вероятно, тоже различаются, но именно они и породили в свое время моду на эстетическую ностальгию, которая затем оформилась социально и политически. И в конце концов этот формат "старых песен" поглотил самих создателей, исключив из повестки любые "новые песни". И теперь, чтобы вырваться из этого ностальгического гетто, из условных 1970-х или 1990-х, в 2016 год, нужно предпринимать специальные усилия.

Галкин известен в первую очередь как пародист, но кого ему сегодня пародировать? Он сам вспоминает, что когда-то пародировал Горбачева или Ельцина, но на этом и останавливается; действительно, кого же ему пародировать сегодня? Попутно понимаешь, как много у нас появилось "святого", табу — людей и тем, над которыми смеяться нельзя. И что пародисту в таких условиях больше нечем заняться.

Темы шуток крутятся вокруг трех концептов — дом, машина, телевизор; собственно, это все то, что перестало быть дефицитом за прошедшие 25 лет, своего рода "главное завоевание декабря" (имеется в виду декабрь 1991 года); но сами герои живут в еще более глубокой "вечности". Кристина Орбакайте подпевает песне Аллы Пугачевой (этот сюжет вполне можно было бы представить даже в позднесоветское время). Максим Галкин высмеивает Никиту Джигурду, который считался "культурой прошлого" даже еще в далеком прошлом. Галкин шутит над Джигурдой — это все равно что "Райкин шутит над Раневской". Или вот он шутит про Беллу Ахмадулину — и чувствуется, что аудитория, которая автоматически хохочет над любой шуткой, собственно, уже и не знает, кто такая Ахмадулина. Во всем этом есть какое-то отставание на целую эпоху. Для равновесия, вероятно, надо было бы, чтобы кто-то в этой же программе шутил и над самим Галкиным. В первом выпуске так и было — с помощью Ивана Урганта, но потом сочли, вероятно, что это слишком сложная схема.

Поразительно, но это соединение "доброго юмора" 1970-х с "недобрым юмором" 1990-х дало в результате странную химическую реакцию: сама собой выделилась тема, которая долгое время считалась табуированной. Речь идет о бедности; в "МаксимМаксим" с легким презрением шутят о тех, кто ездит в маршрутках, кто солит капусту в банках, и над теми, кто на всем экономит. Смеяться над этим можно, почему нет, но опять-таки эти шутки опоздали на целую эпоху, когда как раз и стоило бы высмеивать советское крохоборство. Но тогда у нас принято было шутить над богатыми, и теперь мы имеем дело с такой своеобразной компенсацией. И сегодня, когда Филипп Киркоров выступает в антикризисном скетче на тему "маленькие хозяйственные хитрости" — чистка ковра или окна с помощью народных средств,— это выглядит скорее как издевательство.

Раньше количество зрителей телепередачи увеличивалось пропорционально количеству поп-звезд в ней; но теперь это правило больше не работает. Вероятно, в том числе и из-за того, что нам рассказывают о глубоко архаичном и вдобавок еще и целиком искусственном, придуманном самим же телевидением мире. Телевидение 2016-го рассказывает нам о любви к самому себе; цепь замкнуло, закоротило, но даже уже безо всякой искры.