В Третьяковской галерее на Крымском валу открылась выставка "Арнольд Шенберг — Василий Кандинский. Диалог живописи и музыки", организованная при участии венского Центра Арнольда Шенберга и поддержке Гете-института, Дойче Банка, "Бритин Американ Тобакко". В Москве впервые демонстрируется художественное наследие великого австрийского композитора-авангардиста. Правда, оно не выдерживает никакого сравнения с произведениями его друга и единомышленника Василия Кандинского.
В 1998 году наследники Шенберга решили перевести из Америки, где умер композитор, в Вену, где он родился, его обширный архив, включающий и около двухсот живописных произведений, до того неизвестных широкой публике. Созданный в Вене Центр Арнольда Шенберга занялся активной пропагандой художественного творчества композитора: в 1998 году его картины были впервые показаны вместе с произведениями Кандинского на выставке в Швейцарии. Затем последовала выставка в Русском музее в Петербурге "Шенберг и русский авангард". И вот настала очередь Москвы.
Чтобы оценить замысел организаторов этого междисциплинарного мероприятия, приуроченного к 50-летию со дня смерти Арнольда Шенберга, следует посетить не только выставку, но и музыкальный фестиваль в консерватории. Поступить иначе будет нечестно по отношению к композитору, на выставке поставленному в заведомо проигрышную позицию по отношению к своему коллеге Кандинскому. Ведь живопись для Шенберга не была делом всей жизни, а лишь дополнительным занятием, едва ли не хобби (по его собственному признанию, он стал рисовать портреты, надеясь поправить свое материальное положение, но из этой затеи ничего не получилось). И по справедливости рядом с живописью композитора следовало бы поместить музыкальные упражнения художника, скажем, исполнить опус Кандинского "Желтый звук". В этом случае герои выставки выступали бы в одной "весовой категории" — знаменитых дилетантов.
Вместо этого Третьяковка выставила тяжелую артиллерию, всего своего Кандинского (около двадцати произведений 1910-х годов, живопись и графику, плюс три великолепных работы из музеев Краснодара, Тулы и Тюмени), против легкой пехоты Шенберга — пятидесяти небольших картинок плюс мемориальные вещицы (этюдник, скрипка, мандолина и альт). А поскольку сравнивать художественные достижения двух авторов в этой ситуации некорректно (да и вообще, мало найдется художников, которых не "убьет" соседство с Кандинским), то остается отнестись к выставке как к "человеческому документу", истории взаимоотношений двух гениев — реформаторов культуры XX века. Разглядеть те еще не совсем абстрактные гравюры на дереве, которые Кандинский послал Шенбергу в 1911 году вместе со знаменитым восхищенным письмом, написанным после посещения одного из первых концертов композитора. Кандинский услышал в совершенном Шенбергом разрушении традиционной музыкальной гармонии созвучие своим поискам нового абстрактного и "духовного" содержания живописи.
Особенно страдавший в это время от непонимания и непризнания своего новаторства Шенберг был растроган и робко признался в ответном письме, что тоже занимается живописью. Кандинский очень великодушно оценил художественные опыты своего друга, найдя в них достоинства, о которых сам автор и не подозревал. В частности, то, что сам Шенберг считал своим техническим неумением — грязную палитру, Кандинский расценил как своего рода минимализм — использование только необходимых средств.
Впрочем, Кандинскому гораздо больше нравились простодушные портреты, пейзажи и автопортреты Шенберга, чем его мистические "Видения", "Взгляды" и прочие композиции, которые точно соответствуют выражению "взгляд и нечто". Возможно, Кандинский чувствовал в них слишком буквальное, даже наивное понимание тех проблем, которые волновали его самого — в исполнении Шенберга-художника "духовность" выливалась в почти карикатурные образы — вроде зависших в пустоте горящих глаз, тянущихся из темноты рук и прочей подобной чуши из ночных кошмаров. Тем не менее Кандинский пригласил Шенберга участвовать в выставках "Синего всадника", что вызвало насмешки других участников объединения. Аугуст Макке обзывал произведения Шенберга "пресными зеленоватыми лепешками с астральным взглядом". Но Кандинский был готов на все, чтобы поддержать своего друга и единомышленника: он устроил его приезд в Россию, где композитора встретили теплее, чем в Европе.
В свою очередь, Шенберг восхищался тем, что делает Кандинский, хотя его несколько смущал большой формат его работ — композитор считал, что при таком формате картину трудно воспринять целиком. Что касается влияния музыки Шенберга на творчество Кандинского, то один из немецких специалистов, с жаром доказывавший на вернисаже, что без додекакофонии не было бы абстракции Кандинского, конечно, преувеличивал — с тем же успехом можно было бы утверждать, что Шенберг не стал бы Шенбергом, если бы не увидел композиции Кандинского. Но в то же время отрицать, что Кандинский был просто помешан на музыкальных параллелях к живописи, невозможно — достаточно вспомнить о хрестоматийной "раскраске" звуков и сравнении картин со звучащим оркестром.
Творческая дружба, продолжавшаяся десяток лет, оборвалась внезапно: Шенберг по чьему-то навету заподозрил Кандинского в антисемитизме и, несмотря на то что художник всячески пытался его разубедить, порвал с ним отношения. Финал их отношений оказался слегка набоковским: они встретились случайно в 1927 году на курорте, оба с молодыми женами, оба уже в расцвете своей славы и уже не нуждавшиеся друг в друге.