Премьера театр
Фото: Виктор Васильев, Коммерсантъ / купить фото
Петербургский Малый драматический театр — Театр Европы показал премьеру "Гамлета" — нового спектакля художественного руководителя театра Льва Додина. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Про театр Льва Додина внимательные к театру зрители все знают — во всяком случае им так кажется. И про "Гамлета", наверное, тоже волей-неволей строили какие-то догадки, опираясь на знания о прошлых спектаклях. Да и на распределение ролей, которое театру было не утаить. Так вот, ваш обозреватель может признаться, что давно не смотрел работу какого-либо большого, не сегодня признанного театрального мастера буквально с открытым ртом — настолько неожиданный, своенравный, смелый и сильный спектакль представил публике худрук Малого драматического.
Многое, конечно, определила удивительная сценография соавтора додинских спектаклей последнего десятилетия художника Александра Боровского. Сценическая коробка наглухо забрана металлическими строительными лесами, которые — в соответствии с современными правилами — покрыты светлыми защитными полотнищами. Дания ли это или более знакомое нам государство, или просто сам театр (который, как известно, равен всему миру), но пространство находится в процессе реконструкции и лишено примет быта. Кстати, и самой сцены пока нет — лишь заготовка под нее, остов, зияющий прямоугольными провалами, на котором трудно удержаться. Так что первая часть спектакля разворачивается в проходах зрительного зала, между дверями, из-за которых рвутся звуки "Танго в сумасшедшем доме" из оперы Альфреда Шнитке "Жизнь с идиотом" — музыки страсти, тревоги и обреченности.
Сцену осваивают постепенно — спрятавшись в строительных лесах, Гертруда и Клавдий будут подслушивать Гамлета. Потом на трех лестницах, высунутых из зияющих провалов сцены, появятся три персонажа. Они здесь Горацио, Бернардо и Марцелл и в то же время бродячие актеры и, можно сказать, вечные люди от театра (неслучайно Додин поручил этих героев корифеям труппы — Игорю Иванову, Сергею Курышеву и Сергею Козыреву). Но принцу актеры вдруг покажут сцену из "Короля Лира", а перед королем и королевой в качестве "мышеловки" разыграют вовсе даже не "Убийство Гонзаго", а встречу Гамлета с призраком — чистый вымысел, потому что до этого никакой встречи принца с тенью своего отца не случится. Нет у Додина никакого призрака, да и покойный король был, судя по всему, не невинной жертвой, а тираном и мерзавцем. Хитрый царедворец Полоний в Малом драматическом — не отец, а брат Офелии, а ее брат Лаэрт, положенный по тексту Шекспира, вообще отсутствует...
Прежде чем звать на подмогу шекспироведов и кричать, что мастер заразился от молодых безобразников вирусом насилия над классиками, нужно заглянуть в программку. Во-первых, там написано, что это "сочинение Льва Додина", а во-вторых, указаны три источника — не только Шекспир в переводе Бориса Пастернака, но и еще две фамилии, мало что говорящие большинству зрителей: английский хронист XVI века Рафаэль Холиншед и датский летописец ХII века Саксон Грамматик. Судя по исследованиям, к их произведениям обращался Шекспир при написании "Гамлета" — теперь первоисточниками заинтересовался и Лев Додин. Не от недоверия Шекспиру, конечно. Просто режиссера интересует не столько сама пьеса "Гамлет" (которая, понятное дело, не должна жаловаться на недостаток радикальных интерпретаций), сколько более глобальная гуманитарная проблема — проблема Гамлета. И, расширяя круг источников спектакля, Додин словно расширяет пространство спектакля, не излагает историю, а думает об истории.
Известно, что шекспировский Гамлет был убийцей — заколол Полония, отправил на верную смерть Розенкранца и Гильденстерна. Додин не боится задать вопрос ребром: не обманываем ли мы себя, пытаясь оправдывать то, что невозможно и не нужно оправдывать. В спектакле Малого драматического совершена своего рода дегуманизация Гамлета — обращаясь к необработанным руками гения хроникам, сталкивая стихи и прозу, значительно сокращая количество действующих лиц, режиссер словно разворачивает тревожную мысль, стремится освободить проблему от недомолвок. В этом "Гамлете" словно представлена какая-то страшная программа разрушения и самоуничтожения — и мы с легкостью можем построить проекцию этой игровой модели на ту реальность, в которой нам выпало жить. Для тех, кто не понял: на главных героях надеты майки с лицами правителей, вот только у каждого тут он свой, и борьба за "единоначалие" не сулит добра.
Сказанное вовсе не упрощает ни сценического мира, ни ролей. Да, Гамлет Данилы Козловского произносит монолог "быть или не быть" сразу после невидной нам сцены соития с Офелией — здесь это больше бравада перед своей добровольной жертвой (героиня Елизаветы Боярской вовсе не кроткая девушка, а сильная, тем "громче" ее собственная трагедия, чем откровение). Но главный герой в своем властолюбивом саморазрушении исследован столь подробно, бесстрашно и мучительно, что ни о каком "спрямлении" героя у Козловского не может быть и речи. Сдержанный, будто сплющенный комплексами Клавдий Игоря Черневича притягивается к эмоциональной, отчаянной и мятущейся Гертруде Ксении Раппопорт так, как притягиваются противоположные заряды, но и они соединяются лишь очевидным злом — вдвоем убивают Офелию. И неудивительно, что эта Гертруда травится сама, добровольно.
В спектакле Додина обычная театральная сцена все-таки появляется — но как могила персонажей. Когда очередная жертва навсегда исчезает под помостом, рабочие сцены, деловитые движения которых усилены микрофонами, настилают все новые и новые щиты. В последнем люке, попрощавшись с атрибутами "гамлетизма" — черепом Йорика и флейтой, неторопливо, почти играючи исчезает сам Гамлет. А перед идеально ровной сценой-кладбищем провозят громадный телеэкран. На нем уставший человек в деловом костюме и с изрядно помятым лицом — так выглядит шекспировский Фортинбрас — извещает граждан о своем приходе к власти. Как сказано в черновике пастернаковского перевода трагедии, насильственные действия всегда ведут к насильственным концам.