Режиссер Илья Трауберг 1929 год Первый фильм о мировой революции
— Товарищ Маяковский, / прочтите / лучшее / ваше / стихотворение.— / Какому / стиху / отдать честь? / Думаю, / упершись в стол. / Может быть, / это им прочесть, / а может, / прочесть то? / Пока / перетряхиваю / стихотворную старь / и нем / ждет / зал, / газеты / "Северный рабочий" / секретарь / тихо / мне / сказал... / И гаркнул я, / сбившись / с поэтического тона, / громче / иерихонских хайл: / — Товарищи! / Рабочими / и войсками Кантона / взят / Шанхай! — / Как будто / жесть / в ладонях мнут, / оваций сила / росла и росла. / Пять, / десять, / пятнадцать минут / рукоплескал Ярославль. / Казалось, / буря / версты крыла, / в ответ / на все / чемберленьи ноты / катилась в Китай,— / и стальные рыла / отворачивали / от Шанхая / дредноуты"
Экстаз ярославских рабочих, попросивших Владимира Маяковского прочитать его "лучший стих", а услышавших от него телеграмму ТАСС о взятии Шанхая 21 марта 1927 года войсками Национально-революционной армии Китая под командованием Чан Кайши, если и преувеличен поэтом, то ненамного. Китайская революция середины 1920-х заразила романтическим воодушевлением мир не меньше, чем 10 лет спустя гражданская война в Испании.
Судьба Китая была беспримерно несчастна: страну, разодранную на куски провинциальными военными тиранами, непрерывно воевавшими друг с другом, обратили в средневековое рабство "цивилизованные" державы. Но "спящий гигант" пробудился! Чан Кайши — ярчайшая звезда мировой революции, не состоявшейся в Европе. Правда, через три недели после взятия Шанхая он вырежет своих союзников-коммунистов, но революция, обретшая мученический ореол, не остановится. "Лучших стихов", посвященных ей, будет звучать все больше и больше.
Бертольт Брехт воспоет необходимость внутрипартийного террора в дидактической пьесе "Чрезвычайная мера" (1930) именно на примере Китая.
Гонкуровскую премию получит роман Андре Мальро "Условия человеческого существования" (1933), начинавшийся незабываемой фразой: "В огромном помещении — бывшем школьном зале для игр — около двухсот раненых коммунистов ждали расстрела".
Китайская революция станет фоном для нескольких голливудских шедевров, в том числе "Шанхайского экспресса" (1932) Джозефа фон Штернберга, цивилизованные пассажиры которого окажутся беспомощными игрушками исторической стихии.
Пьеса Сергея Третьякова "Рычи, Китай!" — после ее триумфальной постановки Всеволодом Мейерхольдом — прокатится по подмосткам мира от Эстонии и Польши до Австралии и Аргентины, станет бродвейским хитом.
В титрах фильма Ильи Трауберга (младшего брата Леонида Трауберга, который "Козинцев-Трауберг") "Голубой экспресс" имени Сергея Третьякова нет. Сценарий писал Леонид Иерихонов, советский корреспондент в Китае. Консультировал фильм Моисей Рафес, бывший член ЦК "Бунда", тоже работавший в Китае, но по более серьезной линии — коминтерновской. Но тень Третьякова, соратника Маяковского по "Левому фронту искусств" (ЛЕФ), на картине осталась. ЛЕФ исповедовал "искусство факта". Факт — и есть искусство. Все прочее — развратная роскошь.
Вот только факт ЛЕФ понимал своеобразно. Факт только тогда факт, когда несет революционный заряд. Факт — это плакат. В этом смысле "Экспресс" — образцовый "фильм факта". Никакой психологии: только классовые характеристики. Вагоны первого класса заполняют "концессионеры, миссионеры, дельцы, финансисты, просто аферисты". Третьего — дети, проданные в фабричное рабство. Даже имена не нужны ни тем, ни другим.
Первые две трети фильма вызывают странное ощущение: да это и не фильм вовсе. Четкость светотени сродни четкости классовых характеристик. Монтажная логика фильма — отнюдь не логика, как может показаться, эйзенштейновского "монтажа аттракционов". Это контрастная логика фотомонтажа, суперактуального и, по определению, сугубо революционного искусства, созданного коминтерновцем Джоном Хартфилдом.
Бьют под проливным дождем поклоны нищие, коленопреклоненные перед пустыми чашками для риса — сверкают штыки солдат, оберегающих "просто аферистов" от этой голытьбы. Обещает Англичанин (Сергей Минин) страшную кару бунтовщикам — на его ладони, как на экране, маршируют интервенты-каратели. Сжимаются в кулаки руки кули — их "голым рукам" противопоставлены дула корабельных орудий.
В финальной трети фильма выверенная «коминтерновская» красота фотомонтажа летит под откос, как взорванный эшелон. Ярость мятежа разносит в щепки диалектику
В этом есть величественная, "коминтерновская" красота — но красота ограниченная, быстро исчерпывающая саму себя. Для фильма этой красоты мало.
Но не случайно к логике фотомонтажа изначально примешивался неуместный "добавочный" элемент: сквозь ночь мчался экспресс, а магия ночи сильнее любой логики. В финальной трети математически выверенная красота фотомонтажа летит под откос, как взорванный эшелон. Ярость мятежа разносит в щепки диалектику. Пьяные надсмотрщики загубят девочку-рабыню. Ее брат убьет убийцу. По логике колонизаторов, ответят за его смерть все "узкоглазые". Но "узкоглазые" в кои-то веки откажутся умирать. И покатится по вагонам смертоносный вал восстания, благо в товарных вагонах — ящики с винтовками для армии какого-то князька.
Илья Трауберг был не только, по воспоминаниям друзей, красив, как голливудская звезда Тайрон Пауэр. Он был еще и исключительным знатоком голливудского кино. И сцены мятежа в поезде сняты именно человеком, который — как можно вообразить, впиваясь в вестерн, где индейцы нападали на поезд,— кричал про себя: ах, да разве так надо снимать, как бы я это снял!
И он таки снял. Бешеная, кувыркающаяся человеческая волна. Хлипкие баррикады, воздвигнутые застигнутыми врасплох едоками в вагоне-ресторане. Храбрый мерзавец Секретарь (Игорь Черняк), бегущий по крышам экспресса. Двери, разлетающиеся под ударами прикладов. Человеческие клубки. Мужественный негодяй Англичанин, пускающий себе пулю в сердце: самому выбрать смерть — право белого человека. Фигурки, летящие с крыш под откос. Умирающий стрелочник успевает спасти поезд от карателей, переведя стрелки. Экспресс, вырвавшийся из западни и устремляющийся, кажется, что в космос. А куда ему еще?
Редкое счастье выпало Илье Траубергу: он "это снял". Его жизнь сама могла бы стать образцом "искусства факта". Выучившись на летчика, капитан Трауберг прошел войну штурманом истребителя. А в 1947 году был назначен генеральным директором студии ДЕФА: возрождать немецкое кино. 18 декабря 1948-го 43-летний режиссер скоропостижно умер: "разрыв сердца". "Странно: оно у него никогда не болело",— сказал драматург Иосиф Прут. Оператор Аркадий Кольцатый рассказывал в преклонном возрасте историку кино Наталье Нусиновой: "А Леня (Трауберг.— М.Т.) мне сказал, что его отравили <...> Отравили. На банкете <...> Специально. Это мне Леня сказал. Откуда у него такие сведения, я не спрашивал".
Кто ж тогда спрашивал?
1929 год
Последователи
Подобно тучке, набежавшей на луну, бритва рассекает девичий глаз: самый жестокий в истории кадр знаменует вторжение сюрреализма на экран.
"Андалузский пес" (Луис Бунюэль, Сальвадор Дали, Франция)
На съемках межпланетной "пинкертоновщины" Ланг придумал принцип обратного отсчета, а консультант Герман Оберт сконструировал ракету на жидком топливе.
"Женщина на Луне" (Фриц Ланг, Германия)
Первый стопроцентно звуковой фильм — негритянская опера, злая сказка о непутевом батраке, убийце поневоле: чернокожий Саваоф рассекает экран на облаке.
"Аллилуйа!" (Кинг Видор, США)
Шедевр советского экспрессионизма. Поезд истории несется в никуда, сбежавшие из кошмарных траншей дезертиры тщетно пытаются улететь от смерти на крыльях своих шинелей.
"Арсенал" (Александр Довженко, СССР)
Фильмы о мировой революции
Направление
Идея немедленной "мировой революции" была признана троцкистской блажью после шанхайской резни, но мировой кризис вскоре и совсем ненадолго вернул надежду на ее возможность: "Голубой экспресс" выйдет на экраны как раз в этот момент. Но возродится плакатный пафос лишь в 1960-х, когда "мировая революция" воскреснет под сценическим псевдонимом "национально-освободительного движения". В Белоруссии Алексей Спешнев, тряхнув молодостью, снимет два удивительных, на грани сюрреализма, фильма, вдохновленных судьбой Патриса Лумумбы: "Черное солнце" (1970) и "Хроника ночи" (1972). Отличие "Хроники" от "Голубого экспресса" лишь в том, что действие происходит в самолете, а не в поезде. Литовский гений Витаутас Жалакявичюс найдет глоток чистого революционного воздуха в Латинской Америке. Трагедиям венесуэльской и чилийской революций он посвятит два киноплаката: "Это сладкое слово — свобода" (1972) и "Кентавры" (1978).
