Я видел, с каким почтением, чуть ли не подобострастием относились к Захе Хадид архитекторы и журналисты. И даже камеры как будто сами поворачивались в ее сторону на аллеях Венецианской биеннале. Но познакомились мы с ней в Петербурге, когда утром она ела овсянку за столиком "Астории". У меня было полчаса на то, чтобы помешать ей своими восторгами. Если бы я мог вернуть этот момент, я бы молчал и слушал. Но тогда я осыпал ее глупыми комплиментами (как будто бы она в них нуждалась), а напоследок спросил, кем она себя чувствует — архитектором Востока или Запада.
Фото: Pier Paolo Cito, AP
Ведь она родилась в 1950 году в Багдаде, жила в Бейруте, а в 1972-м приехала учиться в Лондон, хотя явно считала, что это британцам есть чему у нее поучиться. Видимо, я был не первым, кто спрашивал ее об этом, потому что она спокойно сказала мне, что да, детство провела в Ираке и потому считает себя арабкой, но живет в Лондоне и оттого считает себя европеянкой. Она была немного грустна, как будто бы рассказывала о стране, которой больше не существует: Ирак ее юности был светским, энергичным и жадным до знаний.
Примерно как Россия в тот год. Вечером мы должны были праздновать вручение ей Притцкеровской премии — архитектурного Нобеля. Мы тогда еще страстно любили западных звезд и очень гордились тем, что такая важная церемония пройдет в Эрмитажном театре и закончится торжеством в Петергофе. В 2004 году она стала первой женщиной, взявшей Притцкера.
Если начать перечислять ее работы, обнаружишь сплошь шедевры и сплошь спорные. Это MAXXI — музей искусства XXI века в Риме, Центр водных видов спорта в Лондоне, лыжный трамплин в Инсбруке, оперные театры в Китае и Англии. Нам она стала родной не из-за бассейна или оперы — она построила космическую дачу Владиславу Доронину и его тогдашней подружке Наоми Кэмпбелл на Рублевке. "Каждый ее проект — невиданная новость, каждый отважнее предыдущего, и истоки ее оригинальности кажутся неисчерпаемыми",— говорил о ней Фрэнк Гери. Успешнейший архитектор, Заха не была снобом и охотно делилась своим умением с модными марками, делала гламурную мебель и ювелирные украшения, лампы, посуду.
К ней слишком долго привыкали. До 1990-х она только проповедовала и проектировала, но практически ничего не строила. Ее архитектуру было сложно принять, потому что она вся состояла из кривых, вогнутых и выпуклых форм. Внутри ты чувствовал себя как в желудке кита, но эти ее фирменные загогулины были придуманы так здорово и выполнены так качественно и чисто, что казалось: делала их не земная женщина, а внеземной организм.
Для меня она была именно что невиданным гибридом, смесью полных антагонистов — Оскара Нимейера с Мисом ван дер Роэ. Невероятная чувственность и пластичность, но исполненная холода и совершенства. Про нее говорили, что она "заставляет пространство танцевать". Получалось и вправду что-то вроде балета.
Для архитектора она была скорее молода, почти девчонка, какие-то 65 лет. Она легла в больницу в Майами, чтобы справиться с затяжным бронхитом, и умерла от сердечного приступа.