В Мультимедиа Арт Музее открылась выставка Кандиды Хефер, принадлежащей к поколению послевоенных фотографов Германии, благодаря которым фотография завоевала уважение зрителей и музеев. В Москву Хефер приехала с серией интерьеров "Эрмитаж. Дворцы Санкт-Петербурга". Корреспондент "Власти" Валентин Дьяконов поговорил с фотографом о съемке в музеях и дерзкой критике.
Фото: Александр Миридонов, Коммерсантъ / купить фото
Вы начинали с серии о быте турецких иммигрантов в Германии, а потом стали снимать музеи, библиотеки, храмы. Как произошла эта трансформация?
Очень приятно, что вы знаете ту серию. Но между ней и крупноформатными фотографиями интерьеров все-таки прошло некоторое время. Я занималась и другими проектами. Турецкий проект длился пять лет, я очень много общалась с иммигрантами, но потом поняла, что у меня есть некоторые сложности с тем, чтобы использовать людей в своей работе. Снимая их в парке, на работе или еще где-то, я чувствовала, что вторгаюсь в личное пространство, а я этого делать не хотела, хотя они и были очень гостеприимны.
Вы учились у Берндта и Хиллы Бехер, знаменитых фотографов, занимавшихся исключительно архитектурной съемкой. Может быть, ваши репортажи о жизни иммигрантов были попыткой выйти из-под влияния Бехеров?
Вообще-то именно с этими работами я подавала заявку в их фотокласс.
Дюссельдорфская академия художеств — удивительное заведение, выпускающее, похоже, одних гениев. Как там проходили занятия?
Без лишнего высокомерия могу сказать, что наше поколение действительно исключительный случай. Многие выпускники академии 1970-х годов стали известными художниками, причем достаточно быстро. У меня, правда, этот процесс несколько затянулся. Но Томас Руфф с его портретами, Андреас Гурски, Томас Штрут легко и быстро добились успеха. И Бехеры очень нами гордились. Что касается занятий, то в привычном смысле слова их не было.
В одном интервью вы рассказывали, что это были скорее диалоги.
Мы говорили об искусстве, книгах, об американских фотографах, работающих в цвете. Их имена тогда были плохо известны в Германии. Мы много ходили по выставкам, Бехеры обращали наше внимание на какие-то детали.
В те годы именно американская фотография считалась наиболее продвинутой?
Я бы не сказала, хотя и Август Зандер, и Роберт Франк играли большую роль в нашем становлении. На занятиях мы обсуждали и русских мастеров — много говорили об Александре Родченко, например.
Вы и ваше поколение добились признания фотографии, ее стали считать искусством. Когда вы начинали, фотография рассматривалась как нечто достойное музеев и серьезного отношения?
Фотография тогда вообще не считалась искусством. Например, Бехеров приглашали на "Документу" не как фотографов, а как концептуальных художников, что мне не кажется справедливым. Я из Кельна, там есть несколько хороших музеев, и я помню, что, когда художники выставляли фотографию, они не считали себя фотографами — для них это было просто техническое средство для передачи идей. Я много езжу в Китай. В Пекине или Шанхае фотографию выставляют, но ее восприятие находится на уровне 1970-1980-х годов. Не знаю, как с этим обстоят дела в России.
У нас есть музей, посвященный фотографии, и он достаточно популярный.
Да, это заметно.
Когда вы фотографируете интерьер, сколько времени проводите в нем перед тем, как нажать на спуск?
Все происходит быстро, это продиктовано технической необходимостью: у меня обычно немного времени, чтобы сделать снимок. Есть много других людей, которые хотят посетить эти места не меньше, чем я. Если взять серию, посвященную Эрмитажу, то без помощи сотрудников музея сделать ее было бы невозможно. Тут же множество факторов: и потоки посетителей, и свет, в том числе солнечный, так что каждая фотография — это результат большой логистической подготовки. Необходимо сдерживать публику, чтобы она не заходила в залы. Если было солнце, ее снова пускали — у меня искусственный свет, при естественном не выйдет так, как задумано. Эрмитаж, к счастью, к этому отнесся с пониманием.
Вы не просите, пользуясь своей славой, закрыть музей или другое помещение на некоторое время?
Мне было бы неудобно пользоваться своим именем в таких целях. Да и знают меня далеко не все. Кроме того, всегда может произойти что-нибудь непредвиденное.
После того как вы сделали фотографии, вы их обрабатываете? Например, интерьеры Эрмитажа в реальности намного более пыльные, чем на ваших фотографиях.
Может быть, пыль там заранее протерли. Какой-то глубокой обработки я не делаю. Единственное — стараюсь, чтобы грязь было не видно, но этого эффекта можно добиться и засветкой.
Посетители выставки Кандиды Хефер приходят в один музей, чтобы увидеть фотографии другого
Фото: Дмитрий Паршин, Коммерсантъ
У вас бывают встречи выпускников с вашими сокурсниками из Дюссельдорфа: Гурски, Руффом, Штрутом?
Скорее встречи происходят случайно. Например, месяц назад открылась выставка Штрута в Эссене, и несколько человек из нашего класса там присутствовали.
Ваше общение с ними подразумевает взаимную критику? Можете ли вы сказать своим знаменитым товарищам (или они вам): "Нет, твоя последняя серия никуда не годится"?
С жесткой критикой я не сталкивалась. Есть у нас один коллега, который такое практикует, я, с вашего разрешения, не скажу, кто это. А вот обмен мнениями происходит часто.
Сейчас в мире очень много фотографий. Вы устаете от количества снимков вокруг? Или у вас есть какая-то визуальная диета?
Визуальная диета мне бы, пожалуй, далась с трудом. Я много езжу по миру, и у меня с собой маленький цифровой фотоаппарат. Я снимаю совсем не то, что вы видите на моих выставках,— в общем, веду себя совершенно так же, как все люди. А обилие фотографий вокруг меня не утомляет — все зависит от их качества.