Гастроли театр
Фото: Пресс-служба "Коляда-театра"
В Москве в театральном центре "На Страстном" завершились гастроли екатеринбургского "Коляда-театра", в рамках которых были показаны и последние премьеры театра, в том числе "Кошка на раскаленной крыше" по пьесе Теннесси Уильямса. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Гастроли "Коляда-театра" на сцене центра "На Страстном" — традиционное январское событие последних лет: у частного театра, основанного и неизменно ведомого драматургом и режиссером Николаем Колядой, в Москве есть благодарная, сплоченная, можно сказать, преданная до восторженности публика. Именно поэтому, когда в середине двухнедельной программы Коляда объявил в социальной сети, что из-за кризиса эти гастроли, скорее всего, последние — до наступления лучших времен, от зрителей посыпались не только вопли ужаса, но и предложения перевести деньги. На поклонах после спектаклей можно было видеть, как актерам дарили не только скромные букеты цветов, но и фрукты, кондитерские изделия и кульки, видимо, содержащие съестное. Они с благодарностью берут — в театре Коляды есть актеры, которые могли бы сделать честь лучшим столичным ансамблям, но общий дух у этой екатеринбургской труппы все-таки непосредственный, демократический. Можно сказать, народный — в хорошем смысле многострадального слова, так что разделить хлеб с народом, хоть и опосредованно, для нее не может считаться зазорным.
Николай Коляда, безусловно, умеет вести за собой, и верят ему прежде всего потому, что сам он предан своему детищу без скидок на усталость и иные заботы. Гастроли его необычны точно так же, как и сам театр: за две недели играется немыслимый для других театров репертуар из более чем двух десятков названий. Почти все — по одному разу, многие актеры, кажется, вообще не уходят со сцены. Декорации просты, из подручного материала, костюмы тоже не из парчи шьют. Да и все спектакли, кажется, превращаются в один очень длинный — благо, режиссура Коляды узнаваема, он радостно воспроизводит во всех работах свой стиль простодушного, шумного карнавала, через который он с равным азартом пропускает самого себя и Шекспира, Чехова и Гольдони, молодых авторов, выпускников уральской драматургической школы, и Теннесси Уильямса. Здесь всех авторов умеют сделать своими — точно так же, как и правильно накрытый стол равняет сидящих рядом за ним аристократа и простолюдина.
Казалось бы, где сегодняшний "Коляда-театр", а где — дом богатого плантатора середины прошлого века в одном из южных американских штатов? Но, оказывается, дом плантатора легко превращается в понятную нам всем коммуналку. Коллизия пьесы Уильямса "Кошка на раскаленной крыше", как оказалось, не требует дополнительного перевода: глава семьи умирает от рака, у него два сына, у каждого по жене, но у одного — целый выводок детей, а второй, любимый отцом Брик, спивается и при этом не спит с женой, поэтому у них нет детей. В конце концов какая разница, что за наследство скоро придется делить — огромную плантацию или неясной ценности пожитки обрусевшего Большого Па. И зачем в самом деле изучать повадки жителей американского Юга, притворяться американцами, если интонации наших соседок по хрущобам вполне естественно присваиваются женой хозяина дома Большой Ма и ее невесткой — женой Брика Маргарет. А в тесной квартире еще нагляднее раздражение бездетной семьи от обилия детей у родственников — толпа крикливых переростков в аляповатых нарядах все время норовит с шумом и гиканьем нарушить и без того нервное уединение Брика и Маргарет.
Речь-то у Коляды идет не о судьбе имущества, а о жизни без любви. Ну и о смерти, разумеется,— весь его бесконечный карнавал и про нее тоже. И то в пьесе, что в знакомую зрителям бытовую парадигму не укладывается, легко разрешается беспечными режиссерскими шалостями — так, священник Тукер оказывается просто жизнерадостным другом семьи, но его желание прыгать и веселиться с детьми не лишено признаков педофилии. Сам же выводок Гупера и Мэй в драматический момент пьесы становится зловещим хором — когда безнадежный диагноз хозяина дома проясняется, дети становятся какой-то шеренгой судей, равнодушно выкрикивающих страшный приговор. И Большой Па умирает — простые ролл-ставни, как в любом маленьком магазине, вдруг оказываются непроницаемой перегородкой между мирами.
Другое дело, что перевод Уильямса, когда-то сделанный под руководством Виталия Вульфа, кажется безнадежно устаревшим, а актерские импровизации, в том числе и с обсценной лексикой, лишь оживляют словесную ткань. Одной из задач советского переводчика было сгладить гомосексуальный подтекст конфликта пьесы — Брик пьет, потому что страдает после смерти своего любовника, и этим же объясняется его холодность к жене. И тут Коляда оказывается еще большим мечтателем и романтиком, чем пугливые советские пуристы. Брик Дениса Тураханова так правдоподобно убеждает отца, что ничего "такого" у него с покойным другом не было, что герою веришь. Да и финал у спектакля получается с точки зрения семейной демографии обнадеживающим. Но Николаю Коляде не впервой рассказывать сказки — ведь к нему так тянутся за утешением. И сам он точно знает, как длинным-длинным невидимым щупом проникнуть вглубь любого зрителя и найти ту точку, прикосновение к которой заставит на минуту замереть в беспомощном сочувствии сцене.