Премьера театр
Фото: Katrin Ribbe/schaubuehne.de
Один из самых интересных европейских режиссеров (кстати, дважды лауреат нашей "Золотой маски" за лучший зарубежный спектакль) Михаэль Тальхаймер поставил "На дне" Максима Горького в берлинском театре "Шаубюне" и "Пентесилею" Клейста во Франкфуртском драматическом театре. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Премьера "На дне" в Германии в начале прошлого века состоялась буквально через несколько недель после первого спектакля в Московском художественном театре, так что немецкая сцена по отношению к великой пьесе Горького, как говорится, в своем праве. Кстати, по традиции ее здесь до сих пор играют под ранним названием — "Ночлежка". Но в спектакле Михаэля Тальхаймера явлена никакая не ночлежка, а и вправду дно жизни, даже то, что уже где-то ниже дна. Постоянный соавтор режиссера выдающийся театральный художник Олаф Альтман поселил горьковских героев в канализационной трубе — зритель видит на сцене "Шаубюне" продольный разрез этой трубы с продольной же щелью сверху. В щель персонажи и скатываются, как будто их кто-то буквально слил, словно естественные отходы человеческой жизнедеятельности, откуда-то сверху. Туда же, наверх, подтянувшись на кромке трубы, герои могут скрыться — но лишь для того, чтобы вскоре вновь свалиться назад.
Люди-отходы, жертвы капиталистического социума, здесь доведены до крайней степени опустошения, бесстыдства и одичания. Многие зрители, воспитанные в русской традиции интерпретаций пьесы Горького, со спектакля Тальхаймера выходят разочарованными и смущенными — как же так, почему нет никакого спора о правде и иллюзии, никакой привычной босяцкой философичности, в конце концов, никакого сострадания к падшим? Какой еще мрачный правдолюбец из здешнего Сатина, трусливого толстяка с бухгалтерским портфелем, который обращает свои возгласы к стенке. Какой еще утешитель из Луки — высокого молодого красавца в белом костюме, чье путешествие на зловонное дно из высших слоев общества было, судя по всему, молниеносным. Он вообще становится убийцей — прижимает к себе умирающую Анну и душит, избавляя от мучений. Труп, через который легко перешагивают, так и остается лежать до финала.
Слово "правда" отчаянно выкрикивает Клещ. Но чем оно здесь отличается от слова "грязь", которым буквально плюется похотливая фурия Василиса? Чем оно отличается от монологов, которые буквально исторгает из себя Актер, высвобождаясь, как оказывается, не от чувства безысходности, а от самой жизни? В трубе уже никто никого не стесняется — Васька Пепел покорно совокупляется с Василисой, ловко стягивающей с себя трусы, а полицейский Медведев убого мастурбирует, запустив руку в мятые штаны. Хозяина ночлежки Костылева Пепел убивает не случайно, а вполне намеренно: методично бьет головой о металлическую поверхность, пока густая кровь не забрызгает все вокруг. Неизвестно, как выглядел бы столь физиологически плотный спектакль, если бы не блестящие, бесстрашные актеры театра "Шаубюне" — им есть что играть, даже когда задачи налаживать взаимоотношения между разобщенными персонажами перед ними не поставлено. И они не боятся играть отталкивающих жертв — настолько разложившихся изнутри, что даже потоки коричневатой мути, время от времени льющиеся по трубе, не кажутся гадостью: люди здесь неприятнее своих испражнений.
Густо льется кровь и в новейшем спектакле Тальхаймера — "Пентесилее" по трагедии Генриха фон Клейста. Режиссер всегда радикально обращается с классическими текстами, словно обдирая все лишние слова и сокращая текст до сюжетного скелета. Текст "На дне" тоже обструган, но структура пьесы не тронута. В "Пентесилее" изменения более существенны — многофигурная многословная трагедия о Троянской войне и о любви двух врагов, царицы амазонок Пентесилее и греческого героя Ахилла, здесь разложена на трех актеров, но сведена фактически к дуэту двух главных героев. В каком-то смысле это противоположность "На дне" — действие франкфуртской "Пентесилеи" происходит на вершине мира, на склоне огромной пирамиды, треугольником поднимающейся от авансцены.
Начинают спектакль словно с конца — окровавленное тело Ахилла лежит на руках у Пентесилеи, сидящей на вершине горы. И кончается, собственно говоря, тем же: героиня обливает своего обнаженного любовника густой бурой жидкостью, в которой вымазывается сама так, что только глаза видны сквозь кровавый "грим", и даже пробует ее на вкус. Все, что происходит между прологом и финалом, своего рода танец, тщательно выстроенный на неудобной, покатой поверхности. Два человека, которые должны быть непримиримыми соперниками, но стремящиеся соединиться, оторваны от реальности и от обстоятельств, в которых ведется война. Они — герои отличной трагической актрисы Констанции Бекер и Феликса Реха — словно остаются одни в мире, среди кромешной тьмы, окружающей скалу, на которой им выпало вести этот поединок. В такой пустоте победу не отличить от поражения, но смерть все равно своего не упустит, тем более что небеса пусты и взывать уже давно не к кому. В этом столь разные герои "Пентесилеи" и "На дне" едины.