Некролог
Фото: Светлана Привалова, Коммерсантъ / купить фото
В Нью-Йорке на 72-м году жизни скончался важный деятель советского андерграунда художник Михаил Одноралов. Его работы в корпус хрестоматийных произведений нонконформизма пока не попали, но в качестве активиста Одноралов сделал очень много.
Есть что-то гоголевское в первом упоминании Михаила Одноралова на страницах советской печати. Или, может, детективное: второстепенный, упомянутый вскользь персонаж вдруг становится причиной длинной цепочки событий. Итак, 1957 год, идет Международный фестиваль молодежи и студентов в Москве, впервые за долгое время границы открыты для самых разных сочувствующих коммунизму со всей планеты. В том числе и для художников, которые чем западнее, тем дальше от признания за реализмом ведущей роли в социалистическом искусстве. Газета "Правда" откликается на выставку участников фестиваля статьей ведущего советского иллюстратора Евгения Кибрика (оставшегося ныне, кажется, лишь в памяти взрослых поклонников Ромена Роллана и его повести "Кола Брюньон", к которой Кибрик сделал замечательные рисунки). Кибрик когда-то учился у Павла Филонова, одного из титанов авангарда, и к экспериментам послевоенной европейской молодежи относится снисходительно. В одном из залов Кибрик видит "мальчика в коротеньких штанишках", который объясняет непривычным к абстракции зрителям суть работ одного из участников выставки. Этот мальчик — если верить художнику и его утверждению, что только у него в Москве на тот момент были шорты,— и есть Одноралов, ему тринадцать, он из интеллигентной семьи, в друзьях у которой, например, график Петр Митурич, друг Хлебникова. В общем, непростой старший школьник, вполне способный объяснить кому угодно, что хотел сказать художник.
Этот юношеский энтузиазм не иссяк у Одноралова и в старости. В последние годы жизни он горел проектом по альтернативной истории русского искусства — от старообрядческих икон до забытых деятелей нонконформизма. В этом чувствовалось, конечно, желание и для себя смоделировать некоторую идеальную историческую справедливость, как это часто бывает у художников, берущихся судить о прошлом, но скатывающихся в составление индивидуальной родословной. Но много важнее была глубокая убежденность Одноралова в том, что ограничиваться перечислением хрестоматийных имен губительно для культуры. Эта установка породила и главный вклад Одноралова в выставочную жизнь неофициальной Москвы — большую экспозицию запрещенных к показу художников в доме культуры ВДНХ в 1975 году, один из ярчайших прорывов цензурных баррикад. Эту выставку часто путают с прошедшей годом ранее выставкой в павильоне "Пчеловодство" на той же ВДНХ, но разница между ними огромна. "Пчеловодство" делалось по согласованию с администрацией Союза художников, пытавшейся локализовать феномен неофициального искусства. Для выставки выбрали 20 ведущих на тот момент представителей андерграунда. Экспозиция на ВДНХ задумывалась Однораловым и его соратниками совершенно иначе. "Двадцать человек не делают погоды в искусстве, а двести способны что-то изменить",— объяснял позже художник. Так что ДК ВДНХ освоили весь, целиком, с пола до потолка, что шло вразрез со стратегическим расчетом руководителей официального искусства на то, чтобы сузить круг несогласных.
Пожалуй, в этом и видится главная историческая миссия Одноралова. Но оценить ее адекватно не получится: у нас крайне мало источников о столь недавнем периоде. Советская печать видела в нонконформистах либо "мальчиков в коротеньких штанишках", либо космополитов и врагов народа, их поиски отправлялись прямиком в фельетонные подвалы. В среде андерграунда было тоже не принято что-либо подробно документировать: к бумажным следам могли прицепиться органы. Так что вклад Одноралова остается эфемерным, известным только по рассказам и воспоминаниям, и его так и не написанные мемуары — огромная лакуна в истории искусства. Художник был не просто подвальным творцом, он свободно переходил из лагеря в лагерь, дружил и с родоначальником соцреализма Павлом Соколовым-Скалей, и с Оскаром Рабиным, и с Михаилом Рогинским.
Остается, собственно, искусство, но его мы видим редко. В 2010 году Одноралов нашел спонсора на большую и заметную ретроспективу в Русском музее и Третьяковке, но в пантеон мастеров андерграунда не попал. Его всегда интересовали довольно необычные формальные проблемы — например, как построить на плоскости "эквивалентное пространство", в котором глубина и плоскость были бы уравнены в правах. Поздние работы, сделанные уже в эмиграции (Одноралов уехал в Нью-Йорк в 1980 году), отдавали символизмом, даже декадентством, что уж совсем не ложится на нынешние представления о том, как должно выглядеть искусство конца XX века. Возможно, выставку об альтернативной истории все-таки сделают, и мы увидим Михаила Одноралова объемно, в диалоге с неведомыми шедеврами прошлого.