Алексей Венедиктов о связи личных взаимоотношений и политических взглядов: «Я в свое время где-то в классе 9-м, мне было лет 16, был травмирован фразой Владимира Ильича Ленина, который, естественно, для всех нас был объектом для подражания, во всяком случае, формально. Я прочитал в одном из его то ли писем, то ли речей фразу "Когда я рву политически, я рву лично". То есть если я расхожусь с друзьями политически, я прощаюсь с друзьями. Но я подумал, что это красивая фраза, и стал смотреть, как он там с Мартовым общался, и выяснил, что это все правда. Мне это было глубоко антипатично. Это было мое первое столкновение с реальностью, реальным Владимиром Лениным, при всей пряничности его фигуры. Если политические взгляды разные, то надо рвать лично.
В последнее время я все чаще и чаще вспоминаю не только эту ленинскую фразу, но и реальные действия, потому что когда начался украинский кризис и когда началась война на юго-западе Украины, нам звонили и писали люди, и у нас есть письма о том, что там мать проклинает — внимание – проклинает взрослую дочь — матери 63, дочери 41 — за то, что она занимает другую позицию по Донецку. Мама родная, вы что больные, что ли? Вот мать — еще раз слово — проклинает, XXI век.
Эта история очень тяжелая для общества. У меня есть подруга Лариса, она этническая кореянка, работает в государственной структуре, она помощник одного из министров. Когда недавно, в прошлом году она собирала своих друзей на день рождения, она взяла пустую бутылку. Такая спортивная, накаченная девушка взяла пустую бутылку из-под шампанского и сказала, что если кто-нибудь за этим столом скажет слово "Украина", "Киев", "Порошенко", "Коломойский", "Путин" — бутылкой по голове, понятно говорю? И мы все про кошечек, про собачек, про детишек — кому охота от Ларисы получить бутылкой по голове? Вот такими способами. Люди все с разными мнениями. То есть это можно искусственно в своем окружении не допускать, запретить эти разговоры, потому что иначе люди ссорятся, расходятся, разводятся».
О новой миссии «Эха Москвы»: «Я считаю, что это яд, разлитый в воздухе. Война — это яд, а война в головах — это яд, разлитый в воздухе. И, собственно, я практически поменял задачу "Эха", я всегда говорил, у "Эха" нет никакой миссии вообще. Мы информируем, развлекаем, просвещаем как обычные медиа, но сейчас нужно точно понимать, что мы должны демонстрировать супертерпимость, мы должны демонстрировать супертолерантность, даже когда мы сами не толерантны. Этот яд проникает и в нас, он проникает в редакцию, он проник в редакцию и "Эхо". Недавно мы с Сережей Бунтманом, моим первым замом, с которым мы 25 лет на "Эхе", говорили, что "Эхо" должно выступать в качестве ингибитора, замедлителя отравления.
Мы не можем, когда кругом там другая погода, как мне говорил Михаил Юрьевич Лесин, а у тебя как-то вот радио все о прежней погоде. Мы не можем противостоять вот этому валу яда, но вкалывать ингибитор, вкалывать просто антиастматическое явление, замедлять отравление, разговаривать с людьми — возникла некая новая задача, которую я уже сформулировал для своих. Именно поэтому я ввел ночной эфир, там сидят люди, которые спокойно разговаривают с городом и миром на любые темы. Это толерантность — не люблю это слово, я сам не толерантный. Это терпимость, хотя я сам нетерпимый. Но я понимаю, что в обществе разлита вот эта нетерпимость и нетолерантность, значит, надо колоть замедлителеядие. Может быть, ситуация изменится, и пока мы сохраним хотя бы те организмы или те части организма, которые еще не подвержены отравлению, но это очень тяжело устоять, это практически невозможно. Я не знаю, как люди, окружающие меня, устояли пока против этой ядовитой слюны».