В Петербурге продолжается XI международный театральный фестиваль "Балтийский дом". Событиями первых дней стали спектакли режиссеров балтийских стран — Эльмо Нюганена из Таллина и Алвиса Херманиса из Риги.
Руководителя Таллинского городского театра, актера и режиссера Эльмо Нюганена (Elmo Niuganen) в Питере знают и любят. Он постоянный персонаж фестиваля "Балтийский дом", он поставил несколько лет назад в БДТ "Аркадию" Тома Стоппарда и даже получил за нее госпремию России, он говорит по-русски без акцента, он любит русскую классику и совершенно не боится показывать своего Достоевского в Петербурге. "Преступление и наказание" Нюганен прочитал и поставил очень добротно, подробно и рельефно — на крупных планах, притиснув действие к зрительским рядам. У него в распоряжении отличные актеры, и ни одно из лиц, увиденных в спектакле, уже не забудешь. Как не забудешь и сюжет романа, даже если раньше его не открывал. Если в эстонских школах Достоевского по-прежнему изучают, то после спектакля Нюганена таллинским школьникам совершенно необязательно читать книгу — можно сразу приступать к сочинению.
Впрочем, для зачина Нюганен слегка дурит зрителям голову. Начало выглядит так, как будто режиссер начитался Набокова и решил поставить Достоевского — автора полицейских романов. Поэтому следователь Порфирий Петрович рассматривает и представляет публике персонажей как подозреваемых в убийстве. Само преступление скрыто от глаз зрителей огромной дощатой стеной-забором, но в том, что оно точно произошло, сомнений нет. Потом доски разбирают, и все в спектакле встает на свои места. Так и не став криминальным детективом, роман становится на сцене таким, каким ему положено быть в глазах неторопливого читателя. Сцена за сценой, диалог за диалогом, объяснение за объяснением. Без лихорадочных конвульсий, инфернального морока и прочих расхожих атрибутов театрального Достоевского. Питерские критики, не сговариваясь, стали вспоминать знаменитое тюзовское "Преступление" Григория Козлова, тем более что и сам режиссер, и несколько участников того спектакля сидели в зале. Разница спектаклей, впрочем, весьма существенна: у Козлова была рассказана семейная история, сам факт убийства был неочевиден, и каяться Раскольникову по большому счету было особенно не в чем.
Лишней достоевщины Нюганен на сцену не напускает, но положенной повествованию мрачности придерживается строго. Соответственно, и свет в конце спектакля тоже есть. Раскольников Индрека Саммула (Indrek Sammul) с длинными русыми волосами и страдальческим взором сразу похож на самого главного страдальца и спасителя. Даже неопрятная шинель и картуз не мешают. А уж к финалу иконные черты главного героя обостряются до очевидности. Эстонский Раскольников завершает спектакль прощеным и просветленным. Наказание Нюганена волнует мало, режиссера заботит возможность новой жизни. Его театр серьезный, основательный, чуждый стилизации. Здесь все расставлено на свои места и ничто не выдает волнения.
Алвис Херманис (Alvis Hermanis) представил на фестивале убедительное доказательство в пользу совсем другого театра. Совершенно не собираясь соперничать, два режиссера вступили в бесполезный, но увлекательный заочный спор. По мне — так победил Херманис. Новый рижский театр показал инсценировку "Барышень из Волчиков" польского классика Ярослава Ивашкевича, элегантный и ироничный образец эстетского театра. Сюжет новеллы — "в поисках утраченного времени". Текст, звучавший в наушниках, был тоже вполне прустовского толка, такая же чувственная и дурманящая проза, которую не подловить на идее. История Ивашкевича вроде бы проще некуда: начавший стареть герой после бог знает скольких лет жизни в городе возвращается в деревню, где прошла его юность, и встречает там пятерых женщин да призрак еще одной, умершей от "испанки". Впрочем, все шестеро похожи на призраков. Да и сам единственный мужчина не совсем реален — полнеющий, смешной и растерянный, в коричневой войлочной шапочке, имитирующей парик. Он думает, что приехал за новой жизнью, а понимает всего лишь то, что жизнь прошла.
У каждой из женщин с героем был или есть какой-нибудь лирический сюжет. С каждой связано что-то тревожное, детское, ускользающее и чуть стыдное. Вся постановка Нового рижского театра соткана из недоговоренностей, настроений и запахов памяти. Обыкновенно подобные театральные коктейли быстро теряют весь свой хмель и выдыхаются до состояния простой водопроводной воды. Херманису удается сохранить аромат до последней минуты спектакля. На сцене он обходится всего лишь несколькими длинными ширмами-гармошками да минимумом мебели. Дамы из написанной в конце 30-х годов новеллы одеты по послевоенной моде Christian Dior, в строгие костюмы горчичных и зеленоватых тонов, на ширмах просвечивают томные, размытые картины Альфонса Мухи, но эта кажущаяся эклектика смотрится очень стильно. Мир героев Херманиса изыскан, меланхоличен, недоступен, но тайно, до каждого вздоха, близок каждому. Даже черная пустота сцены в "Барышнях из Волчиков" тоже дышит и волнуется, когда ширмы вдруг разворачиваются и идут хороводом или когда сквозь марево обманчивого дамского мира вдруг прорывается острая, живая эмоция.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ