«Наши летчики совершенно не ожидали такого удара в спину»

Корреспондент Russia Today Роман Косарев рассказал о ходе военной операции в Сирии ведущему «Коммерсантъ FM» Анатолию Кузичеву.

— Вы в Москве уже?

— Да, нас привезли утром из Сирии, определили в военный госпиталь.

— Не всех же журналистов везут сразу в госпиталь, с вами что-то произошло?

— Да, нас 23 числа обстреляли, когда мы поехали на освобожденную территорию, территорию освобожденной сирийско-арабской армии. К сожалению, эта территория находилась примерно в 2,5 км от места, которое занимают международные террористические группировки, мы находились в прямой видимости от них, и нас обстреляли противотанковыми управляемыми ракетами. Одна из этих ракет попала в наш автомобиль, в двигатель, машина естественно сгорела дотла, но от того, что ракета попала в двигатель, получилось избежать летального исхода.

— То есть вы ехали в машине, в нее попала ракета, и вы успели выскочить, и машина загорелась и сгорела, правильно я вас понимаю?

— Нет, на самом деле ракета попала в машину, мы находились в машине, в кузове машины сидел мой оператор, мой коллега от арабского канала Russia Today Саргон Хадая, также корреспондент, журналист ТАСС Александр Елистратов. Их сразу же выкинуло из кузова от взрывной волны. Елистратов и Хадая получили осколочные ранения. Я находился внутри машины, сидел рядом с водителем. Получил тоже, как сейчас выяснилось, контузию, закрытая черепно-мозговая травма, также наши бронежилеты все повреждены осколками, естественно, все в крови. Если бы не бронежилеты, мы бы, наверное, с вами сегодня не разговаривали.

— Слава богу, что у вас были бронежилеты, слава богу, что мы с вами сегодня разговариваем. Роман, расскажите, пожалуйста, вы же, насколько я понимаю, хорошо осведомлены о жизни, о ритме работы российской военной базы в Сирии?

— Можно так сказать. Да, мы находились там ежедневно, приезжали, снимали взлет, посадку всех наших самолетов, которые там присутствуют. Что касается жизнедеятельности базы, я, наверное, не могу сказать. Я могу сказать о том, что мы приезжали и снимали взлет и посадку самолета.

— Вы сегодня утром прилетели в Москву?

— Так точно, сегодня утром.

— Вы успели, то есть, вы в Сирии были, когда произошла эта история с российским самолетом, с российским Су-24, со спасением нашего штурмана? Просто, я не знаю, с какой-то киношной историей. Расскажите, с той стороны как это все виделось и слышалось?

— Да, это произошло буквально на следующий день после того как обстреляли нас. Это в 20 км от турецкой границы, то же место, где и нас обстреляли. Что касается летчика, мы все слышали новостные репортажи, чуть-чуть в другом месте. И штурмана спасли, действительно, его спас сирийский спецназ, он нам об этом рассказывал, мы с ним общались, мы были в одном медицинском модуле на базе Хмеймим. Конечно, он нам все в деталях рассказывал. Не знаю, насколько это этично, пересказывать весь рассказ он мне не давал такого разрешения, но он себя чувствует хорошо. Он только чуть-чуть хромал, у него синяки по всему телу, царапины, ссадины, но могу сказать, что его вызволил сирийский спецназ. Они, ребята сирийцы, которые за ним пришли, они сказали, что мы ляжем костьми за тебя, но мы тебя спасем, там даже ребята сами вызывались из сирийской армии, чтобы его побыстрее эвакуировать с того места. Очень было сильное желание его спасти.

— А как он себя не в физическом смысле, — вы уже это описали про синяки и ссадины, но в целом все нормально, — а вот в смысле психологического состояния, ну и товарищ погиб, командир, и он через такую прошел мясорубку, которую очень трудно психологически выдержать. Как он себя в этом смысле чувствует?

— Вы знаете, экипаж Су-24 — это, так скажем, спаянный коллектив, они летают вместе много-много лет, длительное время, это не взаимозаменяемые люди. То есть, нельзя просто взять и любого поставить. Конечно же, они были близкими друзьями, и когда мы на взлете и посадке, журналистам дали возможность брать у него интервью, и в то же время летали самолеты, Су-24, было видно, как он проводил взглядом эти самолеты, у него просто слезы накатывались на глаза, было видно, как ему сложно в данный момент, конечно же, он говорил, что до сих пор не верит, что его товарища нет, вроде бы недавно вместе были, конечно же, это все очень грустно.

— И очень тяжело, да. Скажите, пожалуйста, вы общались с нашими военными, с нашими летчиками, с обслуживающим персоналом на нашей военной базе, какие вообще общие настроения, какое общее понимание вот этой миссии, мне очень интересно, как к этому относятся люди, как просто к работе? Ну, они контрактники, они военные, есть такая работа, ну послали и послали. Или еще как-то?

— Ну, вы знаете, они люди военные. Они очень откровенничать не будут. У них своя цель пребывания. У нас тоже была своя цель пребывания. Все это правильно. То есть, была некая черта между нами, которую мы не смогли переступить.

— Когда вы наблюдали и рассказывали, очевидно, в своих репортажах о работе российских военных, о работе российской военной базы, что вас лично больше всего поразило? Что вы такого узнали во время этой командировки в Сирию, о чем ранее не догадывались?

— Мы кроме базы также посещали разные города, города свободные от международных террористических группировок, города, где нет так называемой сирийской оппозиции или Свободной сирийской армии. И знаете, у меня было ощущение, что меня сейчас просто зацелуют, вырвут руки, везде кричали нам «Спасибо, Россия! Путин, Асад вместе!». То есть огромная территория Сирии, там действительно поддерживают своего президента, поддерживают свое правительство, очень во многих семьях многие потеряли либо брата, либо отца, либо еще какого-то члена семьи, у очень многих людей разрушены дома. Вы знаете, это же я провел практически полтора года на Донбассе, освещая конфликт там, и очень, очень много похожего. Люди хотят жить в мире, в согласии, но им не дают этого делать.

— Какое у вас понимание инцидента с российским самолетом, очевидно, что вы все-таки из Сирии, гораздо больше до вас доносилось всякого рода комментариев, откровений, просто воспоминаний, свидетельств относительно того, что все-таки произошло. Мы-то здесь вынуждены питаться, конечно, новостными репортажами, но сами понимаете, вы там все-таки были ближе, вот ваше понимание того, что произошло на турецко-сирийской границе?

— Это то, что наши летчики совершенно не ожидали такого удара в спину, я вам скажу однозначно. Когда их сбили, я в это время, к сожалению, находился уже на больничном положении, у меня не было ни интернета, ни средств связи, сами понимаете. Мы были на территории нашей базы, поэтому наверняка вы даже больше знаете деталей, чем я. Но вот после разговора со штурманом я понял, что однозначно они не ожидали такого подвоха и занимались своим делом.

— Своей работой, можно сказать.

— Своей работой, да. Они не ожидали, это, действительно, именно удар в спину был.

— Вы сказали, что вы были в бронежилете, и, к счастью, все журналисты были в бронежилете, а я вспоминаю наш разговор примерно год…

— Вы знаете, я больше вам скажу, нас было 17 человек журналистов, мы все были полностью экипированы в эти синие бронежилеты с синими касками, ну, согласно Женевской конвенции, да, что вот мы журналисты, мы должны быть маркированы, чтобы по нам не стреляли. Вы знаете, такое ощущение, что эти синие бронежилеты наоборот привлекают всякие незаконные вооруженные формирования, чтобы против нас стреляли. Мы в какой-то момент находились на открытой местности, и мы были видны этим боевикам просто как на ладони, и было понятно, что это группа журналистов, и после этого начался обстрел.

То есть идет какая-то охота, это как будто бы на нас написано не «Пресса», а на нас написано «Стреляй сюда!». То есть вот это меня очень сильно задело, и вот сейчас по приезду в Москву я так понял, что никакого международного резонанса по этому поводу тоже не было, и чуть-чуть это злит. Конечно, не хочется желать ничего плохого своим коллегам, но если ощутишь себя в этом качестве один раз, если это были бы, не знаю, не российские журналисты, а журналисты какой-нибудь западной страны, мне кажется, поднялся огромный вой. А про нас что-то, не знаю, может быть, думают, что нас ведь в России много, еще нарожают.

— Вопрос риторический. Я не знаю, что на него ответить, но я могу вам вот что сказать, что около года-полутора мы обсуждали тогда ситуацию на Донбассе и специфику работы, большие были у нас эфиры, и специфику работы журналистом на Донбассе. Многие говорили, что удивительным образом наши журналисты на свой страх и риск, так сказать, туда едут не экипированными, не застрахованными, и никоим образом она не обеспечена, эта работа, на должном профессиональном уровне, как работа в условиях войны. Сейчас я правильно понимаю, что все изменилось, и все стало по формальным признакам, по крайней мере, очень четко?

— Изначально, что касается нашего канала, то есть с первого дня моей работы на Донбассе мы были полностью экипированы, мы полностью застрахованы, у нас военная страховка, кроме того, у нас есть дополнительная подготовка. Мы прошли курсы «Бастион» Министерства обороны в России, мы также прошли курсы «Центурион», натовские курсы, курсы в Лондоне, это курсы по подготовке журналистов для работы в горячих точках, в точках ЧС и так далее. То есть то, что мы туда приехали зелеными — в плане опыта, может быть, да, в плане подготовки нам наш канал дал абсолютно все инструменты, все ресурсы.

— А вот интересно, вся эта подготовка профессиональная, она учит делать так, чтобы тебе было не страшно или все равно страшно?

— Вы знаете, если человек говорит, что ему не страшно, я бы никогда не поверил — страшно всегда. Чему меня научили эти курсы? Откровенно говоря, я понял, что я точно не хочу никогда попадать в плен и находиться в такой ситуации, где меня в плен возьмут и будут пытать, и шантажировать родственников, вот это я понял наверняка. Еще я понял то, что ни один репортаж, ни одна история, ни одна заметка не стоит человеческой жизни, это понимают и главные редакторы, это понимают и коллеги, и все остальные. Никогда на тебя никто криво, косо не посмотрит, если просто страшно, ты решил куда-то не поехать. Это абсолютно нормально. То же самое, что сейчас случилось, мы вообще не ожидали, когда мы поехали на эту съемку, мы не ожидали, что нас атакуют. Ну да, случилось, нас атаковали, но в то же самое время наши навыки нам помогли, потому что нам приходилось еще прятаться около двух-трех часов, мы перебегали с места на место, из одного разрушенного здания в другое разрушенное здание. Нам нужно было прятаться от очередных ракетных ударов, то есть падать на землю в полном обмундировании, бежать дальше и так далее. Конечно же, подготовка на специальных курсах нам тоже помогла выжить.