"Рыцарь ночного образа" — третий том из уильямсовской серии, которую выпускают издательства "Авантитул" и "ОЛМА-Пресс". Шокирующие тексты знаменитого американского писателя Теннесси Уильямса (Tennessee Williams) в отечественных изданиях прошлых лет обычно норовили подсократить. Теперь его творения печатаются в полном объеме: мемуары, пьесы (соответственно тома "Мемуары" и "Что-то смутно, что-то ясно"), а также роман "Моизи и мир рассудка", повесть "Рыцарь ночного образа", рассказ "Царствие земное" и киносценарий "Однорукий" (он помещен в томе "Рыцарь ночного образа"). Российские издатели оказались даже смелее американских: роман "Моизи и мир рассудка", впервые вышедший в Нью-Йорке в 1975 году, затем не был включен рассудительными соотечественниками Уильямса в его восьмитомное собрание сочинений. Нам, привыкшим видеть в посмертных изданиях великих авторов не только черновики с вариантами, но и "чужие письма", и всяческую non fiction вроде документов и бытовых записок, не зазорно почитать и смахивающие на выписки из медицинской карты откровения богемного американца.
На первых же страницах автобиографический персонаж романа декларирует чрезмерную чувственность. Но это не значит, что любовные приключения для него важнее писательства — личность он на редкость гармоничная: первый сексуальный опыт и дебют в литературе, грехи юности и стилистические погрешности текстов, тесная кровать и служащий письменным столом ящик с французской надписью "Bon Ami" (вот он, истинный друг), "светлокожий негр" Лэнс, конфликтующая с миром рассудка художница Моизи и любимый блокнот с голубой сойкой — всем им находится место в его насыщенной жизни. Самый интимный процесс сочинительства в одиночку у него не получается ("чистейшее удовольствие жизни — общество в тот момент, когда ты занимаешься делом, которое волнует тебя больше, чем сами занятия любовью"), а все подробности другого самого интимного процесса он торопится предать гласности. Только в такой путанице, утверждает герой, и можно попытаться спастись от холода, который постоянно норовит закрасться в его небольшую нью-йоркскую квартирку.Чарльз Буковски. Женщины / Перевод с английского Кирилла Медведева. М.: Глагол, 2001
Чарльз Буковски. Макулатура. Рассказы / Перевод с английского Виктора Голышева, Василия Голышева. М.: Глагол, 2001
Другой американский писатель-максималист, Чарльз Буковски (1920-1994), предпочитает смешивать любовь и литературу в равных пропорциях. Его автобиографический герой Генри Чинаски сравнивает успех у женщин с успехом у читателей. Так получается, что его любят и те и другие. Интрига этих захватывающих отношений в том, что непонятно, кто кого завоевывает.
В любовной сфере продолжается извечная война между мужчинами и женщинами. Герой завоевывает Лидию, Минди, Кэтрин, Тамми, Сару и Таню. И в то же время признает за ними постоянную победу: "Они брали над нами верх — тщательнее разрабатывали план и были лучше организованы. Пока мужики смотрели футбол, пили пиво или играли в боулинг, они, женщины, раздумывали о нас, напрягали ум, изучали, принимали решения — признать ли нас или забраковать, обменять, убить или просто бросить. А в конце концов, это вряд ли имело значение — как бы они ни поступили, нас все равно ожидало одиночество и безумие".
Отношения автора с публикой тоже нельзя назвать простыми. Вроде бы писатель Чинаски надеется своими произведениями покорить публику. В результате любая "клевая чикса" может с легкостью объявить Чинаски своей собственностью: "Я прочла почти все ваши книги. Я повесила вашу фотографию у себя на работе. Меня спрашивают: 'Кто это?',— и я отвечаю: 'Это мой парень'". Главное в этих сражениях и разделах собственности — вовремя вывесить белый флаг: "Я открыл дверь и вышел на крыльцо. Там сидел чудный кот. Тварь огромных размеров, самец, с черной поблескивающей шерстью и горящими желтыми глазами. Он меня не испугался. Я был славный малый, и он это понимал. Животные понимают в этих делах. Я открыл ему банку белого тунца 'Стар-Китс. На основе ключевой воды. Масса нетто — 7 унций'".
Но у кого Буковски (Чарльз или Чарлз) точно имеет успех, так это у российских издателей. Переводы "Женщин" выходят буквально один за другим. А издательство "Глагол", продолжая собирать романы и рассказы американца ("Hollywood", "Истории обыкновенного безумия", "Юг без признаков Севера"), только что выпустило последнее его произведение — роман "Макулатура". Эта книга с главной героиней Леди Смертью посвящается плохой литературе.
Афанасий Фет. Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство / Вступительная статья, составление, подготовка текста и комментарии В. Кошелева и С. Смирнова. М.: Новое литературное обозрение, 2001
Увлечения российского классика Афанасия Афанасиевича Фета были несколько другого рода. Самый раздвоенный из всех литераторов, Фет-Шеншин, сочинил не только "Я пришел к тебе с приветом" и "Шопот, робкое дыханье", но и вполне прозаические вещи — например, заметки "О вольнонаемном труде", "О вероятности влияния винокурения и южной железной дороги на наше земледелие", "Ферма, пробы и клевер". Фет не только сам преуспел в сельском хозяйстве, но старался поделиться секретами с другими: он исправно выступал в печати с публицистическими статьями "Из деревни". Это самые поэтичные деловые заметки о землевладельческой деятельности: "Крестьянское дело, затронув всех, всех тронуло с места. Все говорит, действует, мечется, лезет из кожи. Рабочий — единственно модный человек. Он герой нашего времени и знает это хорошо". В то же время то, о чем говорит Фет,— действительно объективная картина деревенской жизни 1860-1870-х. Дотошный автор представляет своеобразные документальные комментарии к возвышенным текстам вроде "Записок охотника" — недаром Фет не раз ссылается на Тургенева. "Кто не помнит прелестного рассказа Тургенева 'Бежин луг'?" — восклицает поэт Фет, а помещик Шеншин добавляет: "Независимо от художественной формы он остается памятником обычая, которому предстоит, увы, совершенно исчезнуть". В тургеневском рассказе пастуху удается прогнать напавшего на табун волка — на самом деле хищник загрыз бы и героя, и жеребенка, ехидно замечает фермер-реалист и после этого убийственного для художественной условности замечания объясняет, как правильно организовать "ночное".
Уильям Сомерсет Моэм. Пироги и пиво, или Скелет в шкафу / Перевод с английского А. Иорданского. СПб: Кристалл, 2001
Еще об одном великолепном портрете писателя напоминает новый перевод знаменитого романа Уильяма Сомерсета Моэма "Пироги и пиво" (1930). Повествование об одном романисте выросло из наброска рассказа для журнала Cosmopolitan. В предисловии Моэм уверяет, что это ни в коем случае не Томас Гарди, и даже старается отвлечь любителей точных прототипов упоминанием Джорджа Мередита, Анатоля Франса и, в конце концов, самого себя: "Когда я захотел нарисовать портрет писателя, который пользуется любыми средствами, чтобы разрекламировать свои книги и обеспечить им сбыт, мне не нужно было присматриваться к какому-то определенному человеку: это слишком обычное явление". Действительно, как будто сегодня написано.
ЛИЗА НОВИКОВА