«Мы травмированы информационно»

Артур Гараганов о точке выхода из тревожного состояния: «Человек смотрит и наблюдает за точкой выхода из этого состояния, то есть он ищет, каковы же будут результаты расследования, что скажут официальные лица, какой путь и какая мера возмездия будет выбрана. Это все в том числе и некие элементы, пусть даже и символические, для психики человека, но это направление и путь выхода из того напряжения, которое уже накопилось. Понятно, что кто-то может сбросить напряжение сам, и кто-то сходит на тренировку, кто-то занимается творчеством, но, тем не менее, мы должны понимать: это основные точки, через которые мы выйдем из этого состояния. И, конечно, когда мы выйдем, мы не должны останавливаться, мы должны понять, а куда дальше, то есть мы будем следить за какой новостью — за другой, за следующей, мы будем находить аналогии, или же мы будем уже совершенно по-другому относиться и к себе, и к близким, и пересмотрим вообще свой внутренний мир и свои отношения».

О признаках стрессового расстройства: «Интересно посмотреть, как работает тело, и вот здесь нужно понаблюдать, насколько зажата спина, грудная клетка, ноги, живот, то есть возникают ли спазмы при таком информационном наполнении, когда вы слышите такие новости, или вы можете абсолютно легко, расслабленно дышать? Понаблюдать за этим нужно обязательно. Посмотрите, сможете ли вы простоять на одной ноге, сделать движение руками, не будете ли вы падать, можно посмотреть и за другой стороной тела».

О необходимости конкретных действий: «Заявление Владимира Путина о теракте — это та точка выхода, после которой мы понимаем, что все не так фатально и мы сможем преодолеть и эту веху в нашей истории. Должны быть люди обязательно, которые зададут параметры, дадут ориентиры и скажут правильные слова для того, чтобы выстроить общество в правильном направлении и создать определенный в том числе психологический фон для того, чтобы мы могли не только это пережить, но прожить правильно и выйти в том направлении, в котором мы могли бы жить и развиваться в дальнейшем».

Артур Гараганов об осуждении тех людей, которые раскрашивали свои фотографии в Facebook в цвет французского флага: «Мы не свободны в реакциях в том плане, что мы все равно зависимы от неких политических воззрений и от определенных культурных стереотипов и мифов. То есть душой мы сопереживаем, а когда мы выходим на уровень сознания или осознания понимания того, что происходит, то мы начинаем включать совершенно другие личностные функции. И здесь мы говорим уже о принадлежности, то есть получается, мы не принадлежим своей стране, мы не выказываем эту принадлежность, мы показываем принадлежность и близость к народу Франции, а это неправильно, и мы тогда отменяем свое решение. То есть эмоционально мы сопереживаем, но если бы тот же импульс был дан в Facebook после крушения российского лайнера, я думаю, что многие бы наши раскрасили, но это всего лишь вопрос технологи в большей степени. А когда мы говорим о том, кто кому сопереживает, большинство наших граждан — и я это вижу на консультациях и на групповой работе — все сопереживают, и всех затрагивает как гибель наших соотечественников, так и массовые расстрелы в Париже. Самое интересное, что даже если человек об этом не говорит или умалчивает, но знает о том, что произошло, тогда они начинают говорить о своих страхах и тревогах, которые поднимаются из абсолютно другого личного опыта, но они поднимаются, потому что они знают об этой информации. И они не могут ничего с собой сделать, они вынуждены об этом говорить, хотя этот пласт не был разархивирован ими».

О том, как меняется пирамида потребностей: «Париж и Франция для наших людей — это в начале XX века источник моды, французский язык — это язык, на котором говорили в высшем свете, а в настоящий момент это место отдыха, место расслабления. И вот когда получается так, что те наши базовые российские потребности в отдыхе, в питании, в релаксации, просто чтобы считать себя человеком, который живет в безопасном мире, начинают подрываться. И мы понимаем, что ну, хорошо, мы пока отложим поездку в Египет и поедем в Европу, и куда мы в Европу поедем --- например, в Париж, и здесь мы понимаем, что там тоже небезопасно. Соответственно, все наши следующие потребности, если рассматривать пирамиду потребностей по Маслоу, например, потребность в социализации, в принятии себя, в реализации себя, и очень-очень много на самом деле их, попадают под нестабильный фон. И здесь мы порой не знаем, как поступить и что делать, это происходит внутри нас — некий внутренний слом, когда мы ищем опору, а опоры нет, то есть она должна меняться».

О том, как наследуются психологические травмы: «Это подарок нашей прошлой ментальности, когда все знали и жили до 40-х годов, до войны практически все жили в ощущении некоей угрозы, угрозы изнутри, что могут прийти, арестовать, что-то может случиться. Ведь многие расстройства, в том числе и психологические расстройства, у потомков этих людей, у репрессированных, например, арестованных, мы наблюдаем. То есть они приходят на консультацию, и понимаешь, что человек наследовал это состояние, наследовал эту травму. Это социальное воздействие, а наследование происходит на уровне мема, то есть это такая единица эмоциональной памяти, есть ген, а есть мем. И вот мы его наследуем, точно так же мы наследуем эмоцию своей бабушки и прабабушки. Но никогда мы не знаем, когда эта эмоция разархивируется и какое воздействие она окажет на нашу жизнь, на поведение и даже на нашу коммуникацию с нашими родными».

Артур Гараганов о том, как возникает тревога после трагических событий: «Мы все бессознательно настраиваемся на некую принадлежность, то есть мы принадлежим стране, своей школе, своим родителям, своему дому, своей улице, у нас образуются определенные связи. Вот эти связи являются тем внутренним психологическим фоном, который трогать нельзя, и если в этот фон что-то или кто-то вторгается и начинает внезапно разрушать, то тогда, конечно, мы начинаем чувствовать себя в небезопасных условиях, чувствовать себя не то что дискомфортно, но с определенной долей тревоги. И эта тревога начинает прорываться наружу и становится не фоновой, а неким главным героем, то есть она начинает нам заслонять реальный контакт с другими людьми, выход в общественные, в публичные места, то есть мы начинаем тревожиться и думать уже об абсолютно конкретных вещах. Таким образом, из фона прорывается страх, из бессознательного прорывается тревога, и здесь, конечно, очень сложно людям понять, что с ними происходит, потому что если бы нас в школе учили, что да, есть тревожное состояние, оно возникает внутри, но ничего страшного, этим состоянием можно управлять, можно сделать, например, это, другое и так далее, то тогда человек мог бы сразу купировать это состояние и справиться».

О вреде детских травм: «Детская травматизация не позволяет нам восстановить свои границы, свое психологическое поле, свою норму, потому что в условиях, когда уже создается "накопительный эффект", сложно противостоять той тревоге, которая есть внутри, сложно противостоять любому внутреннему психологическому состоянию, которое нас разрушает, выводит нас из состояния равновесия».

О вреде самоизоляции: «Можно сделать вид, что не обращаешь внимания на эту информацию, но тем самым ты не позволяешь тому внутреннему психологическому, эмоциональному состоянию эволюционировать, потому что если его зацикливаешь в какой-то фазе, например, в фазе получения этой информации, то в любом случае фоном возникнет другое состояние: ну хорошо, если человек контролирует свою тревожность, может возникнуть внутренний агрессивный импульс, и его уже удержать будет достаточно сложно, притом этот агрессивный импульс может быть не направлен абсолютно на эту информацию. К примеру, человек изолирует себя от новостей и при этом становится раздражительным дома: когда он общается, он запретил всем (один из последних случаев) говорить на тему разрушений, терактов и всего прочего, и дома царит такая атмосфера, в которой практически начать выражать свои эмоции, которые даже косвенно связаны с горем, с печалью, запрещено. То есть получается, что ребенок, который получил плохую оценку, приходит домой и не может поговорить об этом с папой. Он говорит об этом с мамой, мама переживает, но пытается скрыть свою эмоцию, подавляет себя».