Фестиваль танец
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
На сцене Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко в рамках международного фестиваля современного танца DanceInversion при полном аншлаге прошел спектакль "Торобака", детище полутора десятка европейских институций и двух танцовщиков с мировыми именами — испанца Исраэля Гальвана и Акрама Хана, британца с бангладешскими корнями. Рассказывает ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.
Акрам Хан — родившийся в Лондоне, сын выходцев из Бангладеш, которого мама в детстве отправила изучать древнеиндийский катхак, чтобы сын не оторвался от родных корней. Став хореографом, он научил этому танцу весь современный мир, доказав актуальность древнего искусства. Выросший за кулисами сын испанских цыган-танцовщиков Исраэль Гальван разъял, подобно кубистам, на элементы традиционное фламенко, а потом сложил его заново так причудливо, но органично, что все "современники" тут же признали его своим. Два прирожденных танцовщика, ставшие хореографами отчасти поневоле — поскольку никто не смог бы поставить то, что они могли и хотели выразить при помощи своего блистательного мастерства, впервые объединились для совместного проекта в прошлом году и отлично поладили.
Название своей "быкокоровы" ("торо" — бык, "бака" — корова) соавторы почерпнули у дадаиста Тристана Тцара, написавшего стихотворение "Тото-вака", вдохновленное, в свою очередь, языком народа маори. Шаловливо побарахтаться в глубинах веков, отыскать общие истоки индийских и испанских плясок, устроить шуточно-ритуальное состязание-перепляс, перемешать Восток и Запад в одном котле до полной неразличимости ингредиентов, вынырнуть к себе сегодняшним, заставив зрителей осознать всю относительность линейного течения времени,— всех этих целей Исраэль Гальван и Акрам Хан добиваются с обаятельной легкостью, не загружая свой 70-минутный спектакль излишними умствованиями, апеллируя не к разуму, а к эмоциям зрителей.
Эта "Торобака" проста и логична: на черной сцене светлый круг-арена акустического пола, позволяющего отчетливо звучать даже ударам босых пяток. На заднике — два певца и певица: испанские кантаоры. Плюс индиец-ударник, непременный участник катхака — этот танец, собственно, представляет собой сражение между танцовщиком и музыкантом, взвинчивающим темп и барабанным боем, и немыслимо стремительной речевой скороговоркой. Два главных героя "Торобаки" — оба босиком, в черных длинных рубахах и узких, черных же штанах — выходят на арену без тореадорного пафоса, словно чернорабочие танца. Их двойной монолог из почти идентичных синхронных па и поз то и дело прослаивается индивидуальными "выкриками": испанской дробью босых пяток или индийским речитативом босых подошв, вертикальными пируэтами фламенко или стремительной цепочкой круговых вращений катхака, жесткими андалусскими пор-де-бра или переливами мягких "восточных" рук. Спорящие "бык" и "корова" сцепляются было "рогами" в буквальном смысле (танцовщики застывают в комически-боевой позе лоб в лоб), чтобы вновь разбежаться для очередной танцевальной атаки.
Композиционно "Торобака" построена как классическое гран-па, разве что без адажио: общее антре, по две сольные вариации и совместная кода. Первые соло — озорная демонстрация селекционных умений артистов-хореографов. Рассыпной жемчуг своих сапатеадо Исраэль Гальван готов дробить хоть на одной ноге, загнув другую зигзагом к животу, мелодраматично заламывая руки, корча рожи и то и дело норовя сбежать за кулисы. Невообразимо пластичный Акрам Хан, в свои 40 лет двигающийся с легкостью юного парнишки, устраивает настоящий шторм из волн своих рук; подстегиваемый ударником, вращается сущим ураганом и бьет об пол не только пятками, но и наголо обритой головой, травестируя священный древнеиндийский контакт с землей. Вторые соло героев сохраняют радикализм танца, древние корни которого обработаны личной интонацией хореографов. Однако тональность монологов неуловимо меняется: исчезает любование собственной лихостью, на первый план выходит истовая исповедь артистов, сознающих и уникальность и одновременно уязвимость своего искусства, основанного на их личном даре и невоспроизводимого в принципе. Такого же нежизнеспособного в длительной перспективе, как реальное существование "быкокоровы".