На минувшей неделе в Москве прошел фестиваль "Музыка Земли". С его вдохновителем и организатором, всемирно известным пианистом Борисом Березовским поговорил "Огонек"
Борис Березовский открыл для себя фольклор
Фото: РИА НОВОСТИ
— Многие музыканты проводят свои фестивали. Зачем нужен еще один?
— Он нужен прежде всего мне. Огромная ценность для меня в том, что я сам что-то создаю важное. Конечно, фестиваль отражает мои музыкальные пристрастия. И хочется, чтобы он полюбился, был принят слушателями, стал популярен.
— Чем "Музыка Земли" отличается от других фестивалей?
— Я хочу связать фольклор и классику. В классической музыке существует огромный репертуарный пласт, связанный с фольклором. Я понял это совсем недавно. До этого фольклор для меня всегда существовал отдельно, жил своей жизнью и совсем негламурной. Никогда не было такого, чтобы сначала выступал фольклорный ансамбль, потом симфонический оркестр. Или чтобы солист исполнял музыку, написанную в народном стиле, или с прямым использованием народной музыкальной темы. Вот основное отличие фестиваля "Музыка Земли".
— Значит, для вас это не современная мода на патриотизм?
— Это то, что я люблю, то, как я чувствую музыку, народное искусство. Как у нас устроена система ценностей? На первом месте академическая музыка, потом джаз, потом рок и поп-музыка. Я говорю не о популярности, конечно, рок и поп гораздо популярнее, чем академическая музыка, а о престижности — классика впереди, а о фольклоре даже не вспоминают. В моей системе ценностей на первом месте — фольклор, на втором — классика и так далее. И именно такое видение музыкального мира я и хотел выразить в программе фестиваля.
— В прошлом году у вас на фестивале звучала академическая музыка России и Великобритании. А в этот раз три дня в Музее декоративно-прикладного искусства выступали только фольклорные коллективы. Почему такая перемена?
— Нет, в прошлом году классические музыканты выступали после народных коллективов, и они исполняли вещи, написанные под влиянием фольклора. Это формула, которой я всегда придерживаюсь.
— В этом году перед фестивалем проводился большой отбор фольклорных коллективов, из 300 отобрали 15 для выступления в Москве. Зачем нужен был этот конкурс?
— Это было пожелание Министерства культуры, которое финансировало конкурс, и я очень благодарен этому ведомству за поддержку. Я думаю, это была хорошая идея. Мы услышали много разных исполнителей, среди которых есть просто потрясающие коллективы. Именно конкурс позволил отобрать самые лучшие фестивальные номера. Их и показывали в финальном гала-концерте 4 ноября в Колонном зале Дома союзов.
— Нет ли тут нажима со стороны Министерства культуры, которое в последнее время очень активно продвигает народное творчество? Можете представить себе слушателя, который три дня подряд будет смотреть фольклорные выступления?
— Есть слушатели, которые доверяют моим вкусам, они приходят именно на мое имя. И с удовольствием слушают фольклор. Тут я хотел бы обратить внимание на очень важную для меня вещь. В академической музыке очень много шаблонов. А я стараюсь от них уходить. Скажем, есть связь осетинской, абхазской и классической музыки. В первую очередь все вспоминают знаменитое сочинение Балакирева — фантазию "Исламей". А я специально искал другие произведения, которые показывали бы эту связь. Богатство русской музыки неисчерпаемо, и всегда находишь потрясающие, но забытые вещи. Например, этюд "Лезгинка" для фортепиано Ляпунова. Шедевр! И таких сочинений много. Это и пьесы советского пианиста и композитора Самуила Фейнберга. "Восемь русских песен" для симфонического оркестра Анатолия Лядова совершенно ушли из репертуара симфонических оркестров, вообще не исполняются. "Три русские песни" для хора и оркестра Рахманинова не знают даже некоторые профессионалы. А это абсолютный шедевр, 4 ноября он прозвучал в нашем гала-концерте. Если думать шаблонно, можно просто взять финал 4-й симфонии Чайковского, где использована песня "Во поле береза стояла". Но мне интересно открывать забытые шедевры. Поэтому, я надеюсь, фестиваль привлечет и профессионалов, и любителей классики, и любителей фольклора.
— Нередко под видом фольклора слушателям предлагают что-то разухабистое или карамельно-слащавое.
— Есть несколько таких групп, их немного, но они заполняют телеэфир. Меня они абсолютно не волнуют. Например, ансамбль Надежды Бабкиной. Но есть и другие коллективы, которые сберегают подлинное народное искусство. Например, ансамбль Дмитрия Покровского, помогавший нам в отборе участников фестиваля. Они большие знатоки фольклора, ездят по всей стране, профессионалы, влюбленные в свое дело. И на их мнение я ориентируюсь. Могу еще назвать ансамбль "Сирин", это совершенный, идеальный хор Андрея Котова. Он прекрасно знает фольклор, и его не купишь на дешевые тошнотворные поделки вроде "Эй ты, Русь" или "Полна чаша". Это же не фольклор, а советская эстрада.
— А что такое фольклор сегодня — живое искусство, патриотический лубок, музейный экспонат?
— Я всегда думал, что лучшее, что можно сделать,— это создать музей фольклора, собрать в нем лучшие образцы народного творчества. В течение трех первых дней фестиваля я с удивлением обнаружил, что это все живо, несмотря ни на что. Например, я услышал, как поет казачий хор из шести человек,— это чудо. Был в Белгороде, встречался с фольклористами, которые увлечены сбором материала, это все живет. Для меня это было откровением. Думал, что все уже исчезло. Нет, это не музей. Это живет до сих пор.
— В каком качестве? Как эта культура связана с жизнью людей в XXI веке?
— Люди сохраняют музыкальные традиции, идущие от предков. Это еще одно откровение для меня. Я думал, что это существует только в профессиональных коллективах. Но вот тот же казачий хор — бабушка в платочке, ее дети и внуки. Они поют так, как всегда пели в этой деревне, и это передается из поколения в поколение. Это и есть живая музыка. И такой коллектив непрофессионалов получает отклик слушателей и такие бешеные аплодисменты, которых не всякому профессионалу достанутся. А вообще фольклористы говорят, что раньше в деревнях люди, когда собирались вместе, не столько разговаривали, сколько пели.
— XIX и XX века в музыке прошли под знаком связи с народным творчеством. А современная академическая музыка связана с фольклором?
— Да. Например, Леонид Десятников, в концерте 4 ноября прозвучали его сочинения.
— Но он же сам называет себя постмодернистом?
— Тем не менее. Я думаю, что он продолжает линию русских композиторов — Римский-Корсаков, Метнер, Щедрин, Свиридов, Гаврилин... Для профессионального музыканта важно знать, что откуда идет. И знакомство с первоисточниками необходимо и полезно.
— Складывается ощущение, что вы не сторонник современной академической музыки.
— Ну почему же, я для себя нашел новых композиторов, которые мне нравятся. Например, очень люблю Александра Чайковского. Нравятся сочинения венгерского композитора Дьердя Лигети, хотя он числится как композитор-авангардист. Мне очень нравятся сочинения минималистов. Я вижу связь между ними и минимализмом фольклора — повторяемость коротких мотивов. Это же фольклорная традиция, особенно в ирландской и шотландской музыке. Нравится ныне живущий Джон Адамс, американский композитор. Современная музыка очень разнообразна, и бывает трудно разобраться, что тебе нравится. Сегодня в музыке нет такого общего, единого направления, как это было раньше. Да и я не считаю, что живу только в прошлом времени, хотя и очень его люблю.
— Какая музыка выражает жизнь сегодняшних людей, есть ли вообще у современности музыкальное выражение?
— Это очень индивидуально. Для меня это современная музыка. Но сегодня каждый человек может найти что-то свое. Это как огромный супермаркет, где есть все. Каждый наше время представляет по-разному.
— Короткие повторяющиеся мотивы мы слышим в клипах, рекламных роликах, рингтонах. Это тоже музыка времени? Она выражает нашу жизнь?
— Безусловно. Но это мода, пришло и ушло.
— А у вас на телефоне какой рингтон?
— Кошка мяукает. И это вызывает восторг у тех, кто это слышит.
— Вы с прошлого года живете в России. Почему решили вернуться?
--Из-за театров. Обожаю ходить в театры. И здесь театральная жизнь — одна из лучших в мире. Я много бывал в театрах Лондона и Парижа, но московские далеко впереди.
— Страна изменилась?
— И да, и нет. То, что мне здесь нравилось, остается. Но трудно в каждый момент определить, что лучше, что хуже, и как будет потом. Просто мне здесь нравится. Потрясающий город — Москва с ее музыкальной жизнью, выставками, театрами, это один из самых великих городов.
— Вы — сюда, а многие музыканты и педагоги стремятся уехать на Запад. Не потеряем лучших?
— Это всегда было, особенно после революции. И несмотря на весь ужас тех лет, русская школа сохранялась, всегда появлялись новые таланты. На последнем конкурсе Чайковского блестяще выступил Дима Маслеев. Я думаю, талант важнее профессионализма. А консерватория штампует профессионалов. Но если вернуться к вашему вопросу... Действительно это проблема. Я знаю многих талантливых пианистов, которые собираются уехать и уезжают. Думаю, причина в нашей системе, которая не признает полутонов — либо все, либо ничего. Кто-то один получает доступ к дирижерскому пульту, к концертной эстраде, а много других талантливых людей вынуждены уезжать, потому что их не замечают.
— Что, пространство академической музыки мало?
— Просто у нас такая традиция, что ставка делается на одного человека. Пример — Валерий Гергиев. Он очень много сделал для музыкальной культуры. Построил новые оперные театры, создал один из лучших оркестров в мире — Мариинский. Я его уважаю, участвовал в его Пасхальных фестивалях. Он выдающийся музыкант. Но он один. И такая ставка на одного человека не только в музыке, но и вообще в жизни часто наблюдается. Нет, ситуация с отъездом музыкальных талантов мне не кажется катастрофической. Те, кто уехал, все равно дают концерты в России, когда становятся известными. Но много молодых не могут проявить себя здесь, найти для себя место. У нас немало талантливой молодежи, ей надо помочь. И если бы была такая возможность, я это бы делал.
— Вы упомянули конкурс Чайковского. В 1990-м году вы были первым на IX конкурсе. В этом году — член жюри. Есть ли какие-то связи между победителями конкурса разных лет, некий тайный клуб общения?
— К сожалению, а может, к счастью, нет. Все живут своей жизнью, очень редко видятся. Летом на конкурсе я встретился с Барри Дугласом, Денисом Мацуевым. Это было приятно. Но никто из победителей не поддерживает дружеских отношений.
— Что вы могли бы ответить на упреки, что в жюри сидят педагоги, которые оценивают своих учеников?
— Да, это так. Но настоящий победитель должен быть сильнее и преодолеть все препятствия, в том числе и это. Конкурс Чайковского тем и ценен, что таланты побеждают. Когда я выступал на конкурсе, в жюри моих педагогов не было. У Димы Маслеева тоже. И таких примеров очень много. Когда появляется редчайшее дарование, его все признают. Так происходит с самого первого конкурса, на котором победил Ван Клиберн. Он действительно преодолел все обстоятельства.
— Когда музыкант может позволить себе делать то, что интересно ему, а не то, что от него ждут слушатели, агенты, филармония?
— Я сейчас, слава богу, дошел до такого момента в карьере, что могу делать то, что я хочу. И никто меня не заставит делать то, чего я не хочу, даже под дулом пистолета. Нет... под пистолетом, может, и сыграю. Но вообще настоящий музыкант не должен идти на поводу у слушателей. Это неправильный путь. Пока ты молод, люди идут слушать Бетховена или Шопена. У меня был случай, когда я изменил программу, и было много недовольных. Люди говорили: мы пришли слушать Шопена, а что он тут нам сыграл? Но потом, когда приходит известность, идут на имя. Если есть доверие слушателей, можешь играть то, что хочешь.
— Вы собираетесь сделать в "Мастерской П. Фоменко" спектакль по Венедикту Ерофееву. Объясните свой выбор. Вы были знакомы?
— Когда он умер, ко мне пришел один приятель, преподаватель МГИМО, знаток французской культуры. Я ему сказал, что умер Ерофеев. Я тогда знал только повесть "Москва — Петушки". Приятель сказал: "Ну и бог с ним, алкоголик умер". И у меня тоже долгое время было такое же впечатление. Но когда я случайно наткнулся на его записные книжки, а это три больших тома, я понял, что это личность огромного масштаба. В повести "Москва — Петушки" он, как многие писатели, просто экспериментировал над собой. Его записи в сумасшедшем доме просто потрясают. Для меня Венедикт Ерофеев — идеал свободного человека. И это счастливый человек. У него в паспорте не было прописки, милиция не знала, куда посылать ему вызовы и запросы. А он называл себя энциклопедником. Его познания во всех областях искусства просто поразительны. Он знал наизусть более 700 стихотворений. Прекрасно разбирался в философии, очень много читал. Его основной труд - "История христианства", он собирал для него материал, но не успел закончить работу. Я преклоняюсь перед ним.
— А что вы будете делать в этом спектакле?
— Ерофеев очень любил музыку. Обожал Сибелиуса, Шнитке, Равеля. Был настоящий эстет. У него был огромная дискотека. Музыка была небольшой, но важной частью его жизни. И народную песню тоже очень любил. Когда болел, рассказывала мне его последняя любовь, Наталья Шмелькова, просил спеть "Лучинушку", просто плакал от нее. Я в этом спектакле буду просто пианистом. Рассказывают, что однажды к нему в гости пришел польский пианист. Венедикт сказал: "А ты можешь сыграть "Блестящий полонез" Шопена на расстроенном пианино"? Тот сел и сыграл. И этот эпизод войдет в спектакль. Я буду играть полонез Шопена на расстроенном пианино.
— Когда премьера?
— Сейчас идет работа над сценарием. А премьера — если не в этом году, то в следующем.