Выставка история
Фото: Глеб Щелкунов, Коммерсантъ / купить фото
В галерее А3 при поддержке "Международного мемориала" проходит выставка "Голоса", посвященная памяти жертв политических репрессий. Рассказывает АЛЕКСАНДРА ШЕСТАКОВА.
В ночь с 13 на 14 мая 1934 года раздался стук в дверь, "отчетливый, невыносимо выразительный", по воспоминаниям Надежды Мандельштам. "Это за Осей" — сразу догадалась она, за дверью стояло несколько "человек в штатском". Под утро, перевернув все в доме, агенты НКВД увели Осипа Мандельштама, сказав его жене: "Что даете столько вещей? Зачем? Разве он у нас долго собирается гостить? Поговорят и выпустят". "Разговор" продлился до 1935 года. Второй раз эти же слова Надежда Мандельштам услышала в ночь с 1 на 2 мая 1938 года, когда ее мужа арестовали повторно. Спустя семь месяцев Мандельштам скончался от брюшного тифа в пересыльном лагере, тело его было кинуто в общую могилу и так и не найдено.
На портрете Александра Элмара Осип Мандельштам изображен с порядковым номером заключенного — 93145. В сталинских лагерях человек превращался в функцию и лишался даже собственной могилы после смерти, а значит, его родственники теряли возможность найти хотя бы тело близкого человека. Об этом скульптура Александра Кутового — женский бюст не то со стертым, не то с отколовшимся лицом, повернутый к стене.
О масштабах политических репрессий в России можно судить по ежегодной акции "Возвращение имен". Уже в течение девяти лет у Соловецкого камня добровольцы зачитывают имена жертв невинно арестованных и убитых. Каждый год к камню тянется длинная очередь, и до сих пор "вернуть" удалось лишь половину имен. Похожую на "Возвращение имен" работу сделал Хаим Сокол: в его видео обычные люди на улице зачитывали письма лагерных заключенных "на волю", давая голос тем, кого долгое время заставляли молчать. В видео Сокола узники лагерей вновь обретают не только имя (и дату смерти или убийства, как в акции у Соловецкого камня), но и судьбу, родственные и дружеские связи. Последнее становится чуть ли не самым важным в деле восстановления имен, скрытых за порядковыми номерами.
Сразу несколько художников обратились к личным или семейным воспоминаниям. Для Игоря Шелковского лагерный опыт заменил раннее детство. Отец Шелковского был расстрелян незадолго до его рождения, а первые несколько месяцев жизни будущий художник провел вместе с матерью в одиночной камере, а позже — в лагерных яслях в невыносимых условиях, откуда маленького Игоря в коммуналку на Старой площади забрала бабушка. На "Голосах" показано сразу несколько работ Шелковского, в том числе "Памятник жертвам сталинизма" — модель лагерной вышки — постоянное напоминание о том, что видели тысячи невинно осужденных в течение многих лет.
"Линия жизни" недавней выпускницы ИПСИ Марии Полуэктовой основана на семейных архивах. Она показала фрагмент дневника ее деда, описывающий то, как прадеда художницы арестовали по сфабрикованному делу и сослали в лагерь. Читать жуткие свидетельства приходится под бравурную советскую музыку, что очень точно характеризует то, как ночные аресты вторгались в повседневность.
Правда ни одно произведение не может вместить в себя трагедию лучше, чем документ эпохи. На выставке "Голоса" схожую функцию выполняют предметы из архива "Мемориала" — чемодан, телогрейка и сапоги заключенного. Предметы, принадлежавшие разным людям, становятся уже не атрибутом индивидуальной катастрофы каждой отдельной семьи или человека, но скорее фантомами прошлого, которые нельзя забывать.
Впрочем, у нас прошлое не та вещь, которую можно просто положить под сукно и дышать свободно. Об этом — видео группы u/m multitude "Краткая история доносов". Художники положили на "Четыре газетных объявления (из "Известий" ВЦИКа)" авангардного композитора Александра Мосолова, репрессированного в 1937 году, фрагмент доноса на Александра Солженицына, перечень всех, кто подвергся доносам во время Первой мировой войны, отрывок стихотворения о Павлике Морозове и слово "firestone" — напоминание о недавнем деле — часть названия фирмы Firestone Duncan, где работал Сергей Магницкий. Конечно, сравнивать масштабы трагедий нельзя, но стилистическая близость просматривается.