Выставка живопись
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ
В Государственном Русском музее открылась выставка "Павел Федотов. 1815-1852". Весной ею уже отмечали 200-летие со дня рождения "Гоголя живописи" в Третьяковской галерее, теперь она почти в том же составе (более 40 живописных и около 100 графических произведений) переехала в Петербург. О самом грустном русском классике рассказывает КИРА ДОЛИНИНА.
Выставка Федотова как бы ничего нового нам о юбиляре не расскажет. В отличие от гигантских ретроспектив Репина, Коровина, Головина, Серова, на которые всегда вынимаются из запасников неожиданные вещи да и знакомые работы при сопряжении в одном пространстве начинают вести между собой особый разговор, тут на первый взгляд все до боли знакомо. И виной тут, конечно, никак не Федотов и даже не нежные хранители его произведений, а составители школьной программы, в которой русской живописи всего ничего и главное место в ней занимает именно Федотов. После дождя русских пейзажей на головы школьников обваливают федотовские жанровые сцены, вызывая стойкую идиосинкразию у единожды описавшего их в сочинении ученика.
Педагогические эти мыслители ухватились за самое внешнее и при этом самое главное в федотовской живописи — за ее повествовательность. Эти картины легко "пересказать", превратить в словесный текст, в котором за доблесть ученика будет считаться количество подмеченных мелочей и деталей. Все эти кошки, пролитые вина, смятые салфетки, папильотки, раскрытые книги, тени подглядывающих, отражения в зеркалах, все это голландское наследство в русском изводе, да еще в школьном облачении, оборачивается дичайшей скукой назидательности.
А сам-то Федотов не только об этом. Даже иногда совсем не об этом. Мальчик, обладающий чрезвычайно цепкой зрительной памятью, легко рисовавший, блиставший этим в своей ученической казарме и позже решивший оборвать отлаженную уже карьеру ради совершенно призрачного существования художника, сначала действительно фиксировал типы. Свидетельством этому его многочисленные полковые портреты и альбомы, да и батальные сцены тоже все больше про лица, а не про войну, хотя сослуживцы и обвиняли его в том, что "портреты, которые делает Федотов, всегда похожи". Но войдя в мир больших красок, он с неистовством неофита обратился к живописи. Все вот эти "Свежий кавалер", "Сватовство майора", "Завтрак аристократа", "Разборчивая невеста", "Вдовушка", большинство портретов — это очень важный для автора, очень интимный разговор о возможности новоиспеченного художника сказать свое слово красками. И вроде бы ничего тут нет особо живописного: полотна темноватые, света мало, сумрак да театральные блики, но нет-нет да и выйдет нечто особенное. Типичный вроде бы бидермейер у Федотова оборачивается большой драматургией, мелодрама — трагикомедией, уют — бардаком, дом — временным пристанищем. А там, где детали художнику не нужны (как в портрете Жданович за фортепиано), так и вовсе живопись опережает саму себя — стена за плечом пианистки никак не может быть написана в 1849-м, ей место у Дега или Уистлера.
Но есть у этой выставки один мотив, который возникает только тогда, когда о Федотове говорят в монографическом ключе. Это его трагический конец — сумасшествие, желтый дом, ранняя смерть. В нарративной традиции русского гения конец этот идеален. Высокочтимое безумие в той или иной степени коснулось Батюшкова, Гоголя, Федотова, Врубеля, Достоевского и многих других. Но одно дело знать факты, другое — увидеть свидетельства в произведениях. Поздние вещи Федотова хорошо известны по отдельности (прежде всего "Анкор, еще анкор" и неоконченные "Игроки"), но поставленные в хронологический ряд, в сравнении с более ранними они способны рассказать историю затухания сознания своего автора. И это опять история живописного света, над овладением которым всю жизнь бился Федотов. Чернота постепенно заливает картины и эскизы. И последним просветлением становится рисунок "Государь Николай Павлович, наставивший лупу на художника Федотова" — последний рисунок, сделанный в больнице Всех Скорбящих. Можно, конечно, тут говорить о бесславном и удушающем николаевском веке. Можно о личной трагедии художника. И то, и то, безусловно, верно, кому как не нам это знать.