Любовь к отеческим грибам

"Школа драматического искусства" представила премьеру — спектакль Дмитрия Крымова "Русский блюз. Поход за грибами". Обозреватель "Огонька" наблюдает, как в театр стремительно возвращается советская практика намеков и умолчаний

Андрей Архангельский

Этот спектакль начинается в стилистике "новой искренности" Гришковца. Резиновые сапоги, плюс плащи, плюс корзины; "А бутерброды взяли?.. А с паштетом?" Рассказчик (весь текст первой сцены он произносит за актеров) сидит на специальном возвышении; перед спектаклем он спотыкается о стул и бормочет: "Поставили в проходе... Маша, я же просил убрать стул...", то есть делает все, чтобы граница между актерами и зрителями была максимально размыта.

Крымов называет этот спектакль "фантазией" — так можно назвать все его спектакли; впрочем, тут не только фантазия. После очередного ценностного разделения в обществе — на большинство и меньшинство — осталось ли у нас вообще что-то нейтральное, что-то общее; объединяющие, так сказать, ценности? Ну, вот футбол, телесериал... Поход за грибами тоже, вероятно, входит в этот небольшой список "общих ценностей". Что может быть безыдейнее и нейтральнее, казалось бы; одновременно в этом походе есть что-то экзистенциальное. Крымов прав, когда говорит, что поход за грибами "сродни общей молитве или валерьянке высшего порядка". Занятие в высшей степени неэффективное (грибы теперь можно любые купить в магазине; на их чистку, варку и прочее уходит времени непропорционально больше, чем может позволить себе обычный горожанин). Спрашивать, зачем люди идут сегодня в лес за грибами, все равно, что спрашивать, зачем идут в горы или, допустим, зачем в России ходят на митинг. Но — парадокс — отсутствие явной логики вовсе не отменяет ни одного, ни другого, ни третьего занятия.

Автор очень верно сделал акцент на сборе самих грибников, а не на сборе грибов. Ждать опаздывающих час-полтора, за это время съесть все припасы, выпить всю воду, обсудить опасные грибы — это главная часть загадочного ритуала. В высшей степени нелепые инструкции "знатока" — о том, куда идти, если вдруг заблудился ("через 17 километров, слева от железной дороги, будет ориентир — муравейник, он там с петровских времен"). "Идти нужно строго на запад — мох должен смотреть вам в лицо, в лицо, в лицо!" Не хватает только прорыва канализационной трубы, перед самым выходом из дома... а, вот и он. Далее чудесная сцена в духе Хармса: мы видим, так сказать, неземных сантехников — веселых, услужливых, которые готовы починить вашу трубу за пять минут, чтобы дать вам возможность успеть на электричку. Крымов — специалист по "русскому чуду", но этот образ — заботливый сантехник, прибывший мгновенно, в выходной день,— чудо из чудес.

Все это время ты не перестаешь себя спрашивать: а все-таки, в какое время все это происходит? В наше? В чуть-чуть прошлое? В некое абстрактное "вечное" время русско-советской истории?

В ответе — разгадка спектакля. Вроде бы все это происходит в наши дни. Современные молодые люди, один вот только из Пармы, прямо в костюме прилетел и мокасинах, только дождевик сверху. "Так и пойдешь? — Так и пойду". Говорят об автокредитах и страховках. Заключают прямо тут сделки. Логистические проблемы грибников, правда, немного притянуты за уши. В наши дни, когда почти у всех есть машины, культа "единственной электрички" больше не существует. Опять же, у многих есть дачи — и поход за грибами стал рутиной. Грибники, по версии автора,— недавние выпускники одной московской гимназии; однако скорее это как раз то поколение, на котором традиция похода за грибами прервалась (недаром хрупкий картонный домик, куда приносят добычу и считают вслух "белые" — 456, 457, 458...— в конце спектакля сгорает). На самом деле нам показывают некую массовую культуру ("грибники"), которая существовала в советские времена и дожила примерно до конца 1990-х годов. А Крымов делает спектакль-мемориум: о своем поколении, а также о временах своих родителей.

Автоматически поэтому получается и панегирик советской культуре, поскольку этот "грибной ритуал" укоренен в ней. Не отдавая себе в этом отчета, Крымов создал очень советский спектакль. Во-первых, тема человеческой общности в походе — она очень советская; во-вторых, непременная в мирном рассказе "героическая линия".

В любом советском фильме или вот таком "грибном рассказе" — "трава по пояс" — обязательно была вставка о героическом прошлом. Герой отправлялся в лес, выходил на поляну и встречал старика, который тут 40 лет назад (50, 60...) подбил прямой наводкой восемь вражеских танков. Или женщину, выходившую в лесной землянке во время войны раненого летчика... Это был такой обязательный элемент советской культуры. Зачем нужен был этот "героизм" в лесу? Это в каком-то смысле загадка советской культуры. Нельзя было "просто про лес" — нужно обязательно поместить этот "лес" в историю, во времена, когда "лес служил защитой", когда "лес сражался с врагом". Спектакль Крымова вроде даже высмеивает эту культуру — там есть шуточная сцена, где голосом Левитана нам рассказывают о том, как большой урожай грибов в этих местах "спас солдат 316-й пехотной бригады, которая обороняла Москву". И это, конечно, горькая ирония о том, что русский человек никак не может зажить сугубо мирной жизнью и даже сам поход в лес приобретает вид военной операции.

Еще один знак советской культуры — символизация отдельных видов еды. На первом месте, конечно, хлеб — ему посвящены сотни произведений и центральных эпизодов. Во-вторых, допустим, картофель. В фильме "Застава Ильича" Марлена Хуциева герой произносит знаменитый монолог: "Я всерьез отношусь к революции, к песне "Интернационал", к 37-му году, к войне... и к картошке, которой мы спасались в голодное время". В спектакле эту традицию продолжают грибы. Именно банку маринованных грибов намертво сжал в руках молодой офицер-подводник — один из участников прошлого похода за грибами, как мы догадываемся. Таким его и находят водолазы, много дней спустя, когда поднимают тела с затонувшей лодки на поверхность. Эта банка — последняя связь человека с домом, миром, жизнью. И она тоже — нечто большее, чем просто продукт или еда.

Его друзья-грибники уверены до сих пор, что он умер, потому что "с сердцем стало плохо". Подводная лодка, офицеры, неправдоподобная причина смерти. Вероятно, операция засекречена. Намек здесь прозрачен. Это о тех, кто уезжает в разного рода "командировки", о сути которых все догадываются, но о которых говорить запрещено даже родственникам, поэтому все повторяют официальную версию — "плохо с сердцем". Эта традиция — участие в тайных операциях, войнах и конфликтах, как и традиция молчания об этом — такая же древняя, как и традиция сбора грибов.

"За сочетанием абсурда и реальности, сдобренным черным юмором, наблюдала наша съемочная группа",— сообщают о премьере на телеканале "Культура"; конечно, там и абсурд, и черный юмор, но и реальности в спектакле хоть отбавляй, самой что ни на есть актуальной. Просто режиссер, как и в советские времена, может рассказать об этом только намеком, с помощью недоговорок и многоточий. И в этом смысле "Русский блюз" — очень советский спектакль. Потому что кто умный, тот понял, а остальные посмеялись.