«Сейчас биология развивается бешеными темпами»

Артем Оганов о специфике российских ученых: «Мне всегда везло, я всегда работал с талантливыми людьми, но мне пришлось их отбирать штучно по всему свету. Приходили сотни заявок, вообще, если так суммировать, наверное, даже порядка 10 тыс. заявок было мною получено и проанализировано за всю мою карьеру 15-летнюю. И из этих заявок отбирал я штучно самых-самых талантливых ребят, живя на Западе. Когда я очутился в МФТИ, то оказалось, что в МФТИ вот эти штучные люди ходят табунами. Это свойство российское, в особенности это свойство МФТИ. В разных вузах, конечно, уровень разный. В МГУ уровень пониже, чем в МФТИ, во многих других вузах тоже, но меня очень радует уровень студентов, которых я вижу в МФТИ, и которых я вижу в «Сколтехе», в Сколковском институте науки и технологий, там уровень очень сильный. Там основное мое место работы. Там интернациональные студенты, там и россияне, и иностранцы, и они очень радуют».

О том, влияет ли политика на науку: «Я чувствую какую-то политизированность, но в моих двух лабораториях очень много украинцев, и у них разное мнение. Кто-то из них за Майдан, кто-то из них против Майдана, я рад, я горжусь тем, что каждый может иметь свое мнение. Лично мне Майдан глубоко неприятен, но один из моих самых любимых аспирантов — горячий поклонник Майдана, и я рад, что никто ни с кем не спорит, мы признаем право друг друга иметь свое мнение. Все знают, что этот человек за Майдан, этот человек против, и они оба прекрасные, благородные, талантливые люди. Они дружат, они вместе ходят пить чай, друг к другу в гости ходят. И все друг друга любят».

Артем Оганов о значении биологии: «Биология до недавнего времени была даже не совсем даже научной дисциплиной. Совсем недавно мы изучали, что есть растения, есть животные, есть приматы, есть кошки, мышки, медузы. Зоология часто была предметом язвительных шуток, что это архивное знание, это каталог, это не есть наука. Наукой это стало, когда люди стали изучать эволюционные пути развития организмов, когда люди получили возможность математического моделирования, когда люди получили возможность расшифровки генома. Сейчас эта область развивается бешеными темпами. Биохимия, молекулярная биология сделали биологию не просто наукой, которая революционно развивается, наукой с колоссальным практическим и фундаментальным смыслом. Мы можем понять, как мы работаем, как мы функционируем. Мы можем понять, почему мы болеем или не болеем, как быть здоровыми, как прожить долго. Может быть, лекарство от старости будет найдено. Мы можем предугадывать болезни, мы получаем возможность их лечить на молекулярном, на генном уровне».

О практическом значении кристаллографии: «С помощью моей науки появилась возможность изобретать новые материалы на компьютере в короткие сроки. Причем материалы, которые обладают наилучшими из всех возможных свойств, заданными свойствами. То есть вам нужен материал, который обладает строго определенными характеристиками, например, самая высокая твердость. С помощью существующих методов, которые, кстати, я и разработал, можно найти самый лучший из всех возможных материалов для определенной цели, то есть лучше материала вы никогда не найдете».

О том, считает ли он себя русским ученым: «Лично я уже год назад вернулся в Россию. Я сейчас работаю в Сколковском институте науки и технологий и в МФТИ, поэтому тут с какой стороны ни посмотрите, я российский ученый. Год назад я работал в Америке, но я всегда себя считал именно российским ученым. Почему? Я всегда себя считал россиянином, потому что по культуре, по взгляду на мир, по философии, по языку я, конечно, россиянин. Этнически, кстати, я не русский: моя мама — еврейка, мой отец — армянин, а по вере я католик. Но по культуре я россиянин, и я очень этим горжусь. Вы же не можете родиться заново и принять какую-то другую культуру. Я россиянин, потому что мама в детстве мне пела песни на русском языке, я вдыхал в себя наше российское общество, которое сформировало мой взгляд на мир. Людям с русской культурой есть чем гордиться. Русская культура — великая культура, и ей надо гордиться. Мне здесь безумно нравится».

Артем Оганов о том, какая наука главная в XXI веке: «Я считаю, что XXI век — это все же век биологии. XIX век — это век химии, XX век — век физики, а XXI — это век биологии. Если бы я мог заново родиться, я бы дважды подумал, стать ли мне кристаллографом или биологом. Ну, наверное, все равно бы решил стать кристаллографом, но во всяком случае, стать молекулярным биологом или биохимиком — это правильное предназначение для думающего человека в XXI веке. Нобелевскую премию дали, конечно же, заслуженно, но это не химия, это биология реально».

О сути открытия лауреатов Нобелевской премии по химии: «За что дали? За исследование механизма репарации или починки, ремонта ДНК. ДНК — это молекула, которая, как мы знаем, несет наследственную информацию в нашем организме, когда клетки делятся, они производят свои идентичные копии именно по лекалу, которым является ДНК. Когда от двух родителей, когда сливаются две клетки материнская и отцовская, возникает оплодотворенная яйцеклетка, из нее потом развивается целый человеческий организм опять же по лекалу, которым является ДНК, состоящая из одной спирали отцовской, одной материнской. И это лекало, эта молекула, очень длинная полимерная молекула ДНК как и, в общем, любая молекула, может повреждаться благодаря воздействию окружающей среды. Например, если излучение взаимодействует с этой молекулой, грубо говоря, рентгеновский квант попадает в эту молекулу, выбивает из нее какой-то атом. Химическое видоизменение ДНК — то что называется «мутация». Мутировавшая ДНК производит не совсем идентичные копии самой себя, а копии с несколько измененными свойствами. В большинстве случаев мутация — это изменение к худшему. В некоторых случаях это изменение к лучшему, но все же редко. В большинстве случаев мутация — это плохо.

Слишком много источников в окружении ДНК может приводить к мутациям, к химическим видоизменениям. Это может быть излучение рентгеновское, гамма-излучение, ультрафиолет, да все что хотите. Это могут быть химические агенты, такие как табачный дым, например, это может быть минеральная пыль, которая тоже химически взаимодействует с клеткой, вызывает затем мутацию ДНК. Это может быть много чего. ДНК не в вакууме же существует, а в клетке, в которой все меняется и все очень сложно. Повреждения будут накапливаться. Повреждения будут происходить неизбежно. И они будут накапливаться, если их не починить. Если не чинить эти повреждения, достаточно быстро их количество превысит, дойдет до какого-то критического уровня, и возникнет масса болезней, одна из которых будет рак. Но будет масса других вариантов. Преждевременное старение туда же относится. Будут отказывать почки и сердце, легкие и мозги, все что хотите.

Если бы не было механизма репарации, то есть починки ДНК, то мы бы, конечно, не жили ни 100 лет, ни 50 лет, может быть, даже одного года не прожили бы, мы бы, наверное, уже в утробе матери заработали бы рак и массу других болезней.

Практические последствия этого открытия могут быть колоссальными в будущем. Известно на самом деле достаточно давно, что ДНК в наших клетках каким-то образом восстанавливаются после повреждений. Этот механизм работает великолепно. Скажем, в 99,9% повреждения, которые претерпевает ДНК, удается исправить. И это лишь 0,01% или 0,1% — достаточно маленькая доля тех повреждений, которые исправить не удается. И именно эти повреждения, вот этот малюсенький процент приводит к старению, к раку, ко множеству разных болезней, к утрате клетками их первоначальной функции. Поэтому даже этот маленький процент неисправленных мутаций оказывает на нас не самое приятное воздействие. Если бы этого механизма не было бы вовсе, было бы совсем плохо. Так вот, известно про то, что каким-то образом ДНК чинятся, повреждения ДНК каким-то образом исправляются. Про это вы можете прочитать в учебниках биохимии 40-летней давности, уж 30-летней точно. Но как именно клетка чинит ДНК, было непонятно. Ну, вот сейчас стало как-то более понятно».