Сегодня, когда латиноамериканский регион стал активным игроком на международной арене с точки зрения не только политики, но и экономики, страны Латинской Америки становятся все более интересными России, поскольку рассматриваются как рынок для диверсификации потоков российского товарооборота. Об этом в своем интервью "Ъ" рассказал директор Института Латинской Америки РАН, заведующий кафедрой Юго-Западного государственного университета ВЛАДИМИР ДАВЫДОВ.
Фото: Анна Исакова/пресс-служба Госдумы РФ/ ТАСС
— Сегодня много говорится о том, что страны Латинской Америки переживают новый исторический этап. Говорят даже о своеобразном возрождении этого региона. Вы согласны с этим?
--Роль Латинской Америки перестала быть периферийной. Со странами Латинской Америки сегодня заинтересованы сотрудничать и дружить сильные мира сего. В последнее время это проявилось и в политике США. В последние 15 лет кривая торговли и инвестиций США со странами Латинской Америки идет вниз. Эта кривая пологая, но неуклонная. И эти показатели очень резко контрастируют с той кривой, которая демонстрирует роль бизнеса из стран Азии, в первую очередь Китая, на латиноамериканских рынках. Негативные стереотипы относительно Латинской Америки остались в прошлом. Потому что сегодня в этих странах есть и высокие технологии, и так называемая социальная инженерия.
— Что означает этот термин?
— Латиноамериканский регион всегда был контрастным: по социальным и экономическим параметрам в этих странах были одни из самых высоких в мире показателей неравномерности доходов. Это давало серьезный эффект с точки зрения турбулентности исторического, экономического и политического развития региона. Его можно было назвать вулканическим в социальном плане.
Сначала Чили, Аргентина, Эквадор, а затем многие страны региона в 1980-е и 1990-е годы получили свой суровый неолиберальный опыт, сопровождавшийся непосильными социальными издержками и возросшей уязвимостью экономики от внешних шоков. На протестной волне во многие страны пришли левоориентированные, преимущественно умеренные режимы, которые разумно подошли к сочетанию конструктивных элементов новолиберальной инженерии и необходимости социальной ориентации. Власти откорректировали свою экономическую политику. В Латинской Америке впервые в ее истории началось резкое сокращение зоны бедности. Если в середине 90-х годов прошлого века ниже черты бедности жило около 45% населения, то сейчас — порядка 28-29%. Это колоссальный скачок, что, в свою очередь, повысило устойчивость латиноамериканских экономик по отношению к внешним шокам. Доказательством эффективности стратегии, выбранной странами Латинской Америки, может служить то, что период кризиса 2008-2009 годов они преодолели достаточно благополучно. Потери в темпах роста были минимальными по сравнению с США или Евросоюзом, поскольку они смогли диверсифицировать свою экономику и переориентироваться на Азиатско-Тихоокеанский регион (АТР). Поэтому страны Латинской Америки давно перестали быть периферией в вульгарном смысле этого слова, регион стал активным игроком на мировой арене. И начал проявлять все большую заинтересованность в сотрудничестве с Россией.
— Что они видят для себя интересного на российском рынке?
— Очень широкую гамму продукции. Здесь нужно разделять традиционную продукцию и новые сегменты. Если взять традиционную, то российский рынок сельхозпродукции еще до антисанкций в отношении поставок из ряда стран Евросоюза покрывался латиноамериканцами. Бразилия, Аргентина, Чили, Эквадор были очень крупными игроками на нашем рынке. Традиционно это были товары тропической зоны — бананы, кофе, какао, а также зерновые, мясные продукты, птица.
Но вместе с тем в последнее время на нашем рынке появились так называемые несезонные продукты. Например, малина, голубика, виноград в зимне-весенний период нашего полушария. На коробочках, которые вы покупаете, часто может быть написано "сделано в Чили" или "сделано в Уругвае". То есть Латинская Америка сейчас экспортирует, казалось бы, традиционный продукт. Но он стал гораздо более сложный, поскольку они должны обеспечивать сохранность продукта при транспортировке на 10 тыс. миль. Это, в свою очередь, означает большие инвестиции в производство, его серьезную модернизацию, включающую радикальную перестройку традиционных отраслей, насыщение их новейшей компьютерной информационной техникой, современным менеджментом. И во многих странах, в том числе в Бразилии, Аргентине, Чили, есть сегодня серьезные достижения, которые выражаются в резком повышении конкурентоспособности латиноамериканских товаров на мировом рынке.
— Но латиноамериканским рынком стала очень активно интересоваться и Россия? В чем ее интерес?
— Приведу конкретный пример. Несколько месяцев назад я был в Мексике. И общаясь в предпринимательской среде, узнал о том, что крупная мексиканская компания Interjet подписала договор о покупке в общей сложности 30 российских самолетов Sukhoi Superjet 100. Я был поражен: общаясь с генеральным директором этой фирмы, услышал, что, по его мнению, Sukhoi Superjet 100 — это великолепные машины, у них просто нет аналога в их классе. Мексика — горная страна. На высоте свыше 2 тыс. м, когда машины поднимаются, они теряют 30% мощности двигателей. И Sukhoi Superjet 100 — машина, которая, по его словам, имеет рекордно малые потери. Interjet, между прочим, уже запустила купленные в России самолеты на линии, связывающие Мексику с городами юга США. А это требует специальной сертификации машин — решения задачи, которая крайне затруднена для российских компаний. Мексиканцы, получается, проложили путь для нашей авиатехники на самый платежеспособный рынок в мире.
Насколько я знаю, никарагуанцы также заказывали российские самолеты. Подготовлен контракт на поставку Superjet 100 на Ямайку. Хорошо представлена на латиноамериканском рынке наша вертолетная техника: восемь стран Латинской Америки ее закупают.
— Но ведь у нас были раньше отношения со странами Латинской Америки. Разве сегодняшние отношения не являются неким ренессансом?
— Не думаю. Хотя мы продолжаем не только в Латинской Америке, а вообще везде питаться советским багажом. И часто его просто бездарно прожираем. Конечно, на нас работает то, что в Латинской Америке сегодня большое количество людей, которые учились в наших вузах: инженеры, врачи, экономисты. Эти люди знакомы с нашими технологиями.
Сейчас многие из них как раз в таком возрасте, когда могут принимать важные решения, занимая государственные посты или руководящие должности в частных компаниях. Многие из них сегодня состоятельные, со связями. Они сохранили привязанность к нашей стране. Поэтому на них нужно опираться — это важно.
Если говорить о том, что хорошего мы оставили из советского времени, то в первую очередь это гидроэлектроэнергетика. В Аргентине до 25% в гидроэнергетике вырабатывается нашей еще советской техникой. В этом сегменте наше оборудование хорошо себя зарекомендовало, имеет добрую славу. Вертолетную технику мы начали поставлять также еще в советское время, в том числе в Перу. Очень хорошей репутацией пользуется в Латинской Америке военная техника российского производства.
— Чем все-таки можно объяснить повышенный в последнее время со стороны России интерес к странам Латинской Америки? Это экономика или скорее геополитика?
— Ну, наверное, не без этого. Международные отношения — это же совокупность разных факторов. Экономический интерес России основан на необходимости диверсифицировать свои рынки. Ну как можно было допустить, чтобы почти 60% нашего товарооборота велось по существу с одним торговым партнером — Евросоюзом? Но допустили, а сейчас нас взяли за горло. Я думаю, что Латинская Америка в этом смысле — хороший выход. Ситуация подтолкнула российское руководство, и в какой-то мере российский бизнес, обратиться к Латинской Америке. Хотя я думаю, что наш бизнес все еще очень инертен.
Тем не менее нас сегодня обязывает действовать жизненный императив — диверсифицировать наш экспорт, импорт, развивать инвестиционное сотрудничество. Первая линия, несомненно пролегает в АТР, Китай, Юго-Восточную Азию, Восточную Азию, вторая линия — в Латинскую Америку.
— Сегодня о попытках создания многополярного мира очень охотно рассуждают как российские политики, так и их коллеги из стран Латинской Америки. Какие перспективы у этих идей в наше время?
— Об идее многополярного мира у нас в России дружно заговорили еще в самом начале XXI века. На самом деле, я думаю, что речь идет даже не о завтрашнем, а о послезавтрашнем дне. Полагаю, нужно еще очень много работать, накопить большой потенциал, прежде чем эта идея превратится в реальность. У нас сейчас много издержек от конфронтации с Западом именно потому, что мы еще находимся только на начальной стадии продвижения к многополярному миру. В том, что это будет нескоро, я убедился на примере со Сноуденом. Когда он сидел у нас в аэропорту, многие из латиноамериканских стран высказывали возмущение в адрес Америки и декларировали готовность принять его у себя. Однако через недельку все эти разговоры стихли. И оказалось, что никто из них не жаждет предоставлять Сноудену политическое убежище, одновременно принимая на себя все бремя конфронтации с США. Кроме страны, которая обладает сопоставимым с США ядерным потенциалом,— России. Лично я тогда понял, что многополярный мир — это совсем нескоро, поскольку США имеют очень серьезные рычаги влияния на Латинскую Америку.
— Как вы считаете, какую стратегию России стоило бы выбрать для того, чтобы сложилось хорошее сотрудничество с Латинской Америкой?
— Я думаю, что лучший способ — серьезно и упорно работать на этом, подчеркну, благодатном направлении. Ничего большего, кроме труда и упорства, мир еще не придумал. Деньги также нужны, конечно. Я бывал в ряде стран Латинской Америки. И скажу, что работать в этом регионе нелегко. Но, как я считаю, в бизнесе немалую роль играет эмоциональная сторона дела. Так вот в Латинской Америке она позитивная.