Премьера театр
Фото: Erick Labbe
Новый спектакль Робера Лепажа "887" — одно из главных событий европейской театральной осени. Только что сыгранный в парижском Театре де ла Вилль, он уже был показан на Эдинбургском фестивале и в Дании, впереди гастроли в Риме, Анси и Барселоне. Обсуждается возможность показа и на Чеховском фестивале в Москве. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Загадку названия своего нового моноспектакля Робер Лепаж очень быстро раскрывает зрителю — это адрес на авеню Мюррей в канадском Квебеке, где Робер жил в детстве вместе с сестрой и родителями. Во многих прежних спектаклях канадского мастера можно было проследить автобиографические мотивы, но новое его соло, безусловно, самое искреннее и личное из сценических созданий Лепажа. Знаменитые свои моноспектакли "Обратная сторона Луны" и "Проект Андерсен" режиссер со временем передавал другим исполнителям, но "887" Робер Лепаж сможет исполнять только сам: от первого лица он рассказывает о своих родителях, о своем городе и о своем детстве, которое прошло на фоне драматических политических событий в провинции Квебек.
Лепаж, умеющий как никто другой удивлять публику всего мира техническими чудесами, владеет не менее ценным для современного театра свойством: видеть в зрителе умного и достойного собеседника. Он выходит к публике, кажется, чтобы сделать лишь предисловие к спектаклю, но уже через минуту вы понимаете, что этот рассказ и есть спектакль. Есть ли технические чудеса и трюки? Конечно, есть: вот откуда-то из темноты Лепаж выкатывает модель того самого многоквартирного дома по авеню Мюррей. В окнах кукольного дома в человеческий рост зажигается свет, появляются маленькие фигурки соседей, которых вспоминает рассказчик. Потом дом чудесно трансформируется в сегодняшнюю квартиру автора или в гараж, где когда-то, в конце 1960-х, держал машину его отец, работавший обычным шофером.
Именно "вспоминает" — ключевое слово для нового спектакля, толчком к созданию которого, как рассказывает Лепаж, стал момент, когда он понял, что не может запомнить короткий текст. Его пригласили принять участие в мероприятии, посвященном годовщине событий, давших начало движению сепаратизма в Квебеке, и прочитать произведение, ставшее в те годы манифестом. Лепаж никак не мог запомнить его, греша не то на специфику текста, не то на дающий о себе знать возраст. Именно поэтому сами собой стали возникать воспоминания о том времени — как попытка, пока не поздно, зафиксировать их в доступных театральных формах.
Сценическое соло — лучшая форма для воспоминаний, ведь одиночество на подмостках сродни тому одиночеству, которое человек испытывает наедине со своим прошлым. Прошлое здесь словно сжимается, но изменение масштаба в "887" лишь подчеркивает важность происходящего для автора: на кукольный дом минувшего он смотрит без лишнего сентиментализма, с грустью и юмором, а иногда и с исследовательским удивлением перед тайной времени. Лепаж знает, что на одной лишь, пусть даже точнейшей интонации не выехать, поэтому в спектакле много и очень красивого, включая трансформирующиеся видеопроекции, и забавного, например, отлично придуманные сцены визита генерала де Голля в Квебек, и сам французский президент, выглядывающий из кармашка рассказчика. В "887" нет тех эффектных перевоплощений, которые мы помним по его прежним моноспектаклям. Здесь он все время играет себя, хотя мастерства в одиночку сыграть диалог (в данном случае — с безработным актером, которому он предлагает работу, но в конце концов ссорится) у Лепажа время не отняло.
Со временем канадский мастер умеет обращаться как волшебник — почтительно и покорно, но при этом легко и даже по-хозяйски. Что, как не преодоление времени та сцена, в которой он вглядывается в игрушечную машину, в которой якобы сидит его отец и слушает среди темной ночи свою любимую песню. Вообще, самые пронзительные, эмоционально насыщенные эпизоды спектакля связаны именно с отцом, бывшим военным, вынужденным быть простым шофером и мириться со стесненным положением семьи. Так, несмотря на успешные экзамены, Робера не взяли в престижную школу: учителя считали, что родители не смогут оплатить его обучение. Кстати, сепаратистское движение, достигшее драматической кульминации в уже далеком 1970 году, Лепаж считает больше проявлением классового конфликта, нежели межнационального. Для спектакля политическая тема — лишь фон.
Но как избавиться от него, если известие о смерти бабушки, мамы отца, семья получает в тот момент, когда по телевизору зачитывают какое-то судьбоносное для Квебека политическое заявление. Получив страшную весть, рассказывает герой, отец вышел из дома, сказав, что пойдет работать. Но на самом деле он пошел в гараж, чтобы никто не видел его слез. И тут мы видим единственное и потому бьющее наотмашь превращение Лепажа: сев в машину на место водителя, он через небольшое затемнение оказывается сидящим за рулем в шоферской фуражке и утирающим глаза белым носовым платком.