Кладбища европейцев в Москве XV-XVII веков: новые археологические факты

текст Леонид Беляев, Институт археологии РАН, Москва

Рассказ о европейцах в России обычно начинают с посещения молодым царем Петром Новой немецкой слободы, или Кукуя. Конечно, иной раз вспомнят и о стенах Кремля, построенных итальянскими архитекторами и декорированных англичанином. Но вместе эти события как-то не соединяются. А ведь чтобы понять красоту построек в западном стиле, потянуться к ним, прочесть заложенное в них послание, Петру нужно было с детства впитать привычные европейскому взгляду формы, играть европейскими игрушками, смотреть европейские книги с картинками. У Петра все это, как известно, было. Существовало и то, что не приходилось привозить: многое он унаследовал от предшественников и окружало царя с раннего детства. Архитектура государственной резиденции — царского дворца, Грановитой палаты, Успенского и Архангельского соборов, стен и башен — была вполне европейской, хотя и с русскими ремарками. Такими же были постройки крупнейших подмосковных резиденций — отстроенного за XVI-XVII века Коломенского, недавно заведенного Измайлова. Даже в соседнем с двором Нарышкиных монастыре, Высоко-Петровском, стоял маленький собор 1510-х годов, как будто сошедший с полотна ренессансного художника.

Можно смело сказать, что в звоне каждого колокола и громе каждой пушки были ноты, которые влили в них итальянские, немецкие, голландские мастера. Иностранные, в основном итальянские, мастера уже за первые 60 лет присутствия в Московии (1470-е-1540-е гг.) построили не только Московский кремль, но многие мощные пограничные крепости и городские церкви. Они заново обучили лить пушки и штурмовать вражеские города; ходили с московскими князьями в походы "инструкторами". Позже они работали ювелирами и механиками, врачами и аптекарями. Преподавали иностранные языки, служили переводчиками (а подчас и дипломатами), вели международную корреспонденцию. Продавали товары молодого государства в Европу и там же закупали сырье, приборы и машины, нанимали солдат и офицеров для полков "иноземного строя".

Таким образом, с самого появления Москвы на мировой арене в последней трети XV века в столице Великого княжества существовала очень многочисленная колония христиан — выходцев из стран католической, а позже и протестантской Европы. Археология этой колонии, если исключить архитектурные исследования, почти неизвестна. Но есть исключение: это некрополь. Покинуть Россию и вернуться на Запад удавалось немногим иноземцам, в большинстве они здесь и умирали. До этого некоторые принимали православие и женились — их хоронили на местном семейном кладбище, так что надгробия невозможно отличить от обычных московских. Но другие оставались в прежней вере, часть их имела жен из семей единоверцев и крестила детей по католическому или протестантскому обряду. Хоронить иноверцев в освященной земле православного кладбища не допускалось — да, возможно, это не устроило бы и семьи европейцев.

Поэтому для иноверцев-христиан выделялись кладбища вне города рис.01 — интересная деталь, показывающая сохранение древних представлений о городской черте как о сакральной, землю в пределах которой недопустимо осквернять. Жить иноземные специалисты могли и в городе (во всяком случае, в XV веке это было так), но с появлением военных наемников, все более многочисленных, быт и поведение которых резко отличались от норм москвичей, потребовалось выделить отдельную территорию. Она появилась не позже первой трети XVI века в Замоскворечье и получила говорящее название, похожее на просьбу: "Налей-ка!" (в передаче иностранных путешественников — Наливка, Наливки и т.д.). Кладбище, по-видимому, располагалось еще дальше к югу, за линией будущего Земляного города, появившегося к концу XVI в. (современное Садовое кольцо).

Но где это кладбище именно располагалось, кто конкретно на нем похоронен — долго не было известно. Только после того, как в 1823 году историк и архивист К.Ф. Калайдович обратил внимание на находку четырех плит на Конской площадке (район как раз за чертой Земляного города — улицы Шаболовка, Хавская и Мытная), стали думать, не здесь ли знаменитое первое кладбище "московских немцев" (так называли иноземцев вообще). Одна из четырех плит несла надпись по-немецки: в ней упоминался Берндт Шаль фон Белль, комтур Голдинга, видимо, казненный в плену после известной битвы при Эрмисе (1560 г.) вместе со своим братом, более известным военачальником Ливонского ордена, ландмаршалом Филиппом фон Беллем и другими ливонскими рыцарями — само событие казни военнопленных дворян вызвало глубокое осуждение в Европе.

Через полвека состоялась еще одна находка: в 1871 г. архимандрит Амфилохий опубликовал собранные им тексты с камней, вторично использованных при строительстве стен и церквей Данилова монастыря, расположенного на том же южном направлении, хотя и дальше от города, и найденных при ремонтных работах. Среди них оказались плиты на латыни, английском, итальянском, голландском и немецком языках, причем был представлен широкий круг занятий погребенных. Как выяснилось, эти плиты были куплены монастырем в период активного строительства в конце XVII века в качестве лома. К той же серии относились и несколько плит, добавленных позднее при работах по восстановлению Данилова монастыря в начале 1980-х гг.

Круг известных нам лиц, погребенных на первом иноземном кладбище, понемногу расширялся — но точно ли оно располагалось там, где его поместили историки, было неясно до 1989 года. В этом году при работах на маленьком ведомственном стадионе было найдено несколько кусков плит, один из которых принадлежал погребению Каспара Эльферфельдта, "лиценциата права" рис.06. Этот человек известен источникам: он тоже попал в плен в Ливонии, но избежал казни (как, впрочем, и подавляющее большинство ливонцев). Более того, он сделал придворную карьеру, одно время считался советником Ивана Грозного, но позже попал в немилость и умер при эпидемии в Москве. Эпизод его смерти опричник Генрих Штаден подробно описал в своем знаменитом сочинении о Московии, поскольку был в состоянии тяжбы и ссоры с соплеменником. Штаден, по его записям, похоронил "доктора" на кладбище Наливки, под заранее приготовленной плитой. Действительно, плита несла все признаки изготовления "впрок" — дата стояла в конце текста, и на плите было даже выбито подобие портрета или (менее вероятно) герба.

Теперь примерное место кладбища было установлено, но о нем на время забыли — новых плит не было до 2015 года, когда при перекладке коммуникаций в районе Хавской улицы были обнаружены сразу два камня с немецкими надписями.

Они принадлежали одной семье, и под ними были похоронены дети очень известных отцов, Генриха (Хинриха) и Томаса Келлерманов (в Московии писали часто: "Келдерманов"). Сын Генриха (в русских документах — Андрея) носил имя Берендт и умер в январе 1635 года, в источниках такой человек пока не встречен, имя же Генриха носил как первый попавший в Россию Келлерман (видимо, также во время Ливонской войны), так и один из его сыновей, известный как служащий в Посольском приказе и занимающийся торговлей.

Плита Берендта 02 довольно обычная, купленная у одного из местных ремесленников и снабженная стандартным текстом (единственное исключение — вероятное указание на возраст покойного, ранее на плитах иноземцев нам не встречавшееся, а на русских камнях появляющееся только к концу столетия). Зато второй камень [01] необычен. Всю поверхность его заняла пространная надпись, в которой, кроме имени погребенного (так же, как и отец, он Томас), указан возраст (два месяца), включены благопожелания "блаженной вечности или вечного блаженства" (формула, ведущая происхождение со времен ранних христиан и знакомая средневековым европейским мистикам) и выражена уверенность в том, что "тельце" младенца, покрытое землей, ожидает, как и его воспарившую к небесам душу, грядущее воскресение. Конструкция необычно велеречивая, но среди немецких надписей Москвы известны довольно длинные, специально сочиненные благочестивые эпитафии (в русском надгробии они появятся только в последней трети XVII века).

Среди них, однако, до сих пор не встречалось стихов, причем не сочиненных "на случай", а заимствованных из современной литературы. На плите младенца Фомы (Томаса) четыре последние строки 03 — это именно стихи, с оттенком благочестивого мистицизма обещающие: "Возжажди смерти каждый день, и будешь ты благословен". Это точное воспроизведение фрагмента текста пастора города Райхенбаха (Нижняя Силезия), Мартина Хиллера (1575-1651), написанного им в 1625 г. как надгробное слово на смерть бургомистра Мельхиора Хорста. Это стихотворное произведение, в свою очередь, восходит к латинскому средневековому тексту, переложенному в сочинении Иоанна Гебауэра, синдика Райхенбаха. Брошюрку с надгробным словом Хиллер напечатал в Лейпциге рис.02.

Таким образом, текст из райхенбахской проповеди оказался на московском надгробии всего через четверть века, что указывает на интерес жителей московской колонии к протестантскому "богословию в стихах", и сам путь книжечки из Лейпцига или Райхенбаха в Москву заслуживает особого внимания.

Семья Келлерманов известна источникам. По крайней мере, в 1610-х гг. ее основатель, Генрих (Андрей) числился среди "московских торговых иноземцев" и выполнял функции переводчика в составе миссий А.И. Зюзина и А. Витовтова в Англии в 1613-1614 гг., С. Волынского и М. Поздеева в 1617 г., да и гораздо позже (1633-1634). Его сын, тоже Андрей, московский торговый иноземец, ездил в Данию с послом Иваном Фоминым в 1645 г. для устройства брака московской царевны Ирины Михайловны с принцем Вальдемаром. Братья "Андреевичи" были вполне успешны, особенно Томас (Фома): в 1647 г. он отвез в Голландию И.Д. Милославскому царские послания, в 1668 г. ездил в Венецию, Голландию и Вену, играл роль торгового агента правительства и в 1685 г. получил звание гостя и титул "московского государства поверенный и чести достойный".

Интересен и сын Томаса, еще один Андрей, отправленный отцом в Европу (1661 г.), где занимался во многих университетах и получил через 17 лет степень доктора медицины. Возвратившись в 1678 г., "Андрей Томасович Келдерман" был зачислен в Аптекарский приказ. Выросший в России и хорошо владевший ее языком, он обратился с необычным предложением: заново перевести Библию, но не получил одобрения.

Это позволяет предположить, что традиции изучения слова Божия и литературные занятия, чрезвычайно характерные для протестантской среды после Реформации, были сильны у Келлерманов. Они имели возможность установить контакты с литераторами-протестантами и привезти в Москву свежеизданные книги, в том числе из Лейпцига: проповеди Мартина Хиллера периодически выходили, начиная с конца 1600-х гг., а в 1650 году появился его двухтомник, позже переиздававшийся.

Находка плит внесла вклад в историческую топографию средневековой столицы Российского царства. Она послужит стимулом для более подробного изучения взаимоотношений русской и западной эпитафики, московской и европейской просопографии и многого другого.