«Трибунал — это форма экстрасудебной расправы»

Александр Домрин о том, зачем понадобилось доводить процесс до голосования: «Знаете, есть такое понятие в международном праве, как скрытое вето. Что такое скрытое вето? Это только ведь на поверхности было 13 вето, вынесенных Россией с 1991 года, или 14 Соединенными Штатами. До этого много было случаев, когда откровенно совершенно постоянные члены Совета безопасности говорили своим партнерам, так сказать, бледнолицым братьям: ребята, товарищи, не пройдет голосование, мы будем вето накладывать, поэтому давайте или меняйте резолюцию, или снимайте вопрос. Это абсолютно понятная практика, скрытое вето используется более часто, чем открытое, чем официальное. Это как ты поймал шпиона, ты обнаружил шпиона, у тебя есть два варианта, но ты его уже нашел, пусть сидит и работает, ты уже знаешь, поставь за ним наружку, он тебе уже особого вреда не принесет. Или давай устраивать скандал, давай устраивать цирк, зоопарк с его депортацией, и в ответ ты получишь своих собственных шпионов. Вот это разница между скрытым вето и открытым вето. Конечно, скрытое вето — это вариант, который используется более часто. И Россия пыталась это использовать с самого начала, вы помните, не получилось. Значит, пришлось использовать открытое вето. И это дальнейший подрыв имиджа России, потому что если кто-то голосует против попытки создания международного трибунала, то есть ощущение, что кто-то не хочет, чтобы правда была раскрыта, а это получается Россия. И, конечно, не было хорошего варианта для России, только плохой и очень плохой. Выбрали лучший из худших».

О том, можно ли наказать виновных в обход создания трибунала: «Есть один из этих вариантов, который может быть реализован, но только не в случае Генассамблеи. Резолюции Генассамблеи имеют только рекомендательный характер. Конечно, когда против тебя голосует Генеральная ассамблея, это всегда неприятно, но, тем не менее, это никаких обязательств на тебя не накладывает. Вы вспомните, ведь пару недель назад несколько родственников жертв этой чудовищной катастрофы обратились в суд, причем в американский суд, в Чикаго против Гиркина-Стрелкова с конкретным иском. В принципе, международное право это позволяет делать. Когда возникает такая ситуация, когда совершаются абсолютно чудовищные ситуации, пытки, лишения жизни, рабство, геноцид, когда это происходит даже не с гражданами Соединенных Штатов и за пределами Соединенных Штатов, тем не менее, в американские суды можно обращаться с такого рода исками. Был прецедент, это прецедент начала 80-х годов, когда семья из Парагвая, один из членов которой был замучен в Парагвае, обратилась с иском в Соединенные Штаты против этого виновного человека в Парагвае, и Соединенные Штаты приняли такой иск. То есть, в принципе, это возможно. И это единственный с моей точки зрения возможный вариант».

Александр Домрин о слабых местах в российской позиции с точки зрения юриспруденции: «Очевидные слабости есть. И я говорю об этом как независимый эксперт и юрист, в том смысле, что от меня ничего не зависит. Если бы я работал в МИД, я бы говорил совсем по-другому. Тем более, если бы работал юристом при МИДе. Надо советоваться не только с МИДовскими юристами. Один из аргументов Чуркина, в том, что да, до этого были международные авиакатастрофы, конечно. Вспомните, как американцы сбили в 1988 год иранский самолет над Персидским заливом. Вы вспомните, когда Советский Союз в 1983 году сбил корейский лайнер KAL-007, не было ведь тоже трибунала, а казалось бы куда уж как более очевидная ситуация, чтобы такой трибунал создавать. Но его не было. Вспомните, когда Украина сбила самолет ТУ-154 над Черным морем. А вы вспомните трагедию в Швейцарии, когда школьники погибли из-за ошибки авиадиспетчера. Было какое-то расследование? Не было. Такого рода катастрофы — это угроза миру и международной безопасности».

О речи Виталия Чуркина по поводу резолюции: «Я бы на месте Чуркина ограничился двумя аргументами. Вето — это суверенное право, в этом нет ничего необычного, в этом нет ничего особенного, это первое. Второе, то, что трибунал — это чрезвычайный суд, это судилище, это попытка найти, назначить, не найти, а именно назначить виновного до того, как закончится расследование. Вспомните, 8 июля первое большое на целую полосу интервью нового посла Соединенных Штатов в Россию Джона Теффта, когда дважды задают корреспонденты Джону Теффту вопрос относительно малайзийского Boeing, и он дважды говорит, «ну, мы-то знаем, что Россия ответственна за то, что он был сбит». То есть они-то уже знают, хотя расследование еще не завершено».

Александр Домрин о сущности трибунала: «Что такое трибунал? Трибунал — это чрезвычайный суд, это форма экстрасудебной расправы. Вспомним, ну, нам-то в России не нужно напоминать, что такое революционный трибунал и откуда вообще взялся этот термин. А вы вспомните, что трибунал взялся вообще-то от испанской инквизиции. Чисто с процессуальной точки зрения для меня как юриста есть только один факт за этот год, один объективный юридический факт — катастрофа Boeing, больше ничего. И сейчас нам до завершения следствия, будь оно формальное или неформальное, которое ведут голландцы, они обещают его закончить в октябре, предлагают создавать суд до окончания следствия. С процессуальной точки зрения это нонсенс».

О недопустимости сравнения трибунала по Boeing c Нюрнбергским процессом: «Нюрнберг был исключением. Нюрнберг был единственным случаем, когда Советский Союз, Великобритания, Соединенные Штаты были вместе, когда мы знали, кто был нашим врагом, и когда были абсолютно достаточные основания осудить тех, кто предстал перед этим судом. Сейчас, если мы говорим о ситуации с MH, с малайзийским Boeing, если у нас нет информации от американских спутников, если у нас нет информации от украинских авиадиспетчеров, которые сами тоже куда-то пропали, когда есть все основания предполагать, что вся эта идея была для того, чтобы устроить судилище, и если действительно Соединенные Штаты знают, что малайзийский Boeing сбили их украинские клиенты — только предполагаю, я юрист, мнение, сразу оговариваюсь — то, конечно, я сразу вспоминаю высказывание Франклина Делано Рузвельта про диктатора Никарагуа Самосу: «Мы знаем, что это сукин сын, но это наш сукин сын». Конечно, никогда своего клиента Соединенные Штаты не сдадут. Поэтому рассчитывать на объективный суд, на объективный процесс не приходится».