В петербургской галерее "103" (культурный центр "Пушкинская, 10") проходит выставка "Искусство аутсайдеров. Окно в параллельный мир. Одесская областная психиатрическая больница #1".
В отличие от Европы, где давно канонизирована концепция "дикого, грубого искусства" (l`art brut), где существуют специализированные музеи творчества душевнобольных, Россия еще верит в грань между нормой и патологией. Очевидные психические пируэты виднейших мастеров русского искусства ХХ века от Врубеля до Яковлева, от Филонова до Зверева проходят подстрочным примечанием в их жизнеописаниях. Вдохновение, таким образом, оказывается чем-то обыденным, неопасным, почти банальным: землю попашут, попишут стишки.
Организаторы выставки "Окно в параллельный мир" полагают, что "изучение художественной деятельности людей с расстройствами психической деятельности есть один из способов познания интимных механизмов творческого процесса". К сожалению, сделав столь серьезную гуманитарную заявку, они не посчитали нужным хотя бы назвать участников выставки по именам. О том, например, что экспрессионист А. Зильберман — женщина, можно догадаться только по ее автопортрету.
Экспозиция разделена на две части. В первом зале — те, кто еще не перешел черту: надо полагать, они еще не режут друг другу пальчики и не готовят обеды из вкусных какашек. Во втором — те, кто уже за чертой. Самое ужасное в том, что разницы между ними, как и разницы между искусством душевнобольных и нормальных художников, почти не наблюдается. И вменяемый зритель может сделать один из двух, в равной степени категоричных и несправедливых выводов. Или: все художники — психи. Или: да они такие же психи, как и я.
Душевнобольные художники на выставке ничем — или почти ничем — не отличаются от примитивов, "художников воскресного дня", или от хиппи-ловеласов времен питерского "Сайгона" и московской "Пушки", смущавших девичьи души психоделическими рисунками. К первому типу тяготеют те, кто до черты, ко второму — те, кто после. Первые в большей степени экстраверты, вторые — интроверты. Первые артистично-небрежны, салонны. Вторым свойствен болезненный перфекционизм. Они вырисовывают чешуйки скорпионов, как А. Мазур, лепят и аккуратно выкладывают рядком пластилиновые фигурки эсэсовцев и эсэсовок, как Н. Новиков, вылизывают поздравления — в духе рисовальщиков журнала "Крокодил" — однопалатникам, как Н. Т.
Сквознячком безумия тянет разве что от текстов, сопровождающих некоторые рисунки. "Разложив все поместам, время летит, скаждой минутой я старею Даже сказка есть намек 'рос неподням а почасам' Но любому действию есть противодействие Надо остановить время". Впрочем, если бы автор этих строк входил в прогрессивное литобъединение застойных лет, а не гнил в одесской психушке, никто бы не дивился особенностям его пунктуации. "Почему ты меня предала, повернувшись лицом и огнем? Страшный ветер рвет мне лицо. Почему ты меня предала?" Дай бог многим поэтам из толстых журналов писать так.
Вывод из выставки следует не то чтобы неутешительный, но огорчительный для людей, уверенных в возможности вычленить механизмы творчества, алгоритмы безумия. К творчеству психическая нормальность или ненормальность отношения, очевидно, не имеет. Это иное, третье состояние человека, и в этом состоянии нет ни безумца, ни мудреца.
МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ, Санкт-Петербург