Андрей Зубов об экзистенциальном кризисе в постсоветской России: "Когда мы смотрим на страны Центральной Европы, которые были когда-то тоже коммунистическими, мы видим, что в них произошло перебрасывание моста к докоммунистическому времени. И это их, собственно говоря, вытянуло — и Чехию, и Эстонию, и Венгрию. А у нас не произошло. Там были вполне институциональные вещи. Там восстанавливали старые конституции, восстанавливали права собственности, естественно, восстанавливали атрибутику, убирали эти статуи, всем надоевшие. И сейчас, когда бываешь в Праге, когда бываешь в Будапеште, видишь, что оглядываются туда. А у нас этого нет, поэтому общество не чувствовало, народ не чувствовал себя вообще кем-то. А сейчас новый момент: Из-за событий, связанных с Крымом, у людей появилось ощущение перспективы. Понятно, что крымская ситуация зашла в тупик. Но перспектива-то, ощущение, что страна-то есть, надо о ней думать, осталось. Именно это заставляет людей переосмыслить и институт монархии".
О том, легитимно ли отречение Николая II от престола: "К сожалению, сенатор Добрынин, видимо, переносит те реалии, которые ему близки в сегодняшнем дне, на ситуацию 1917 года, когда в России было в значительно большей степени правовое государство, чем сейчас. Во-первых, этот миф о том, что государь расписался карандашом, действительно не имеет никакого значения. Намного большее значение имеет то, что государь актом об отречении нарушил основные законы Российской империи. Я не знаю, что имела в виду Поклонская, но явно не карандаш тут важен.
Дело в том, что в основных законах Российской империи вообще нет положения об отречении государя, в принципе не предполагается такая возможность. Но, как объясняли тогдашние юристы, например, барон Нольде, крупнейший специалист и достаточно либеральный юрист, отречение государя подобно юридической смерти, политической смерти, но никто не может заставить человека управлять страной, если не он хочет управлять. Однако это как смерть — умер человек, и вступает в ход тот закон, который предполагает, что он должен вступить в силу, если государь умер. Это все было прописано еще павловым законом 1797 года. Там было сказано, что государь — не хозяин престола, он его не может, как в петровское время было, отдать, кому хочет. Он в некотором роде раб своей клятвы, потому что все начиналось с того, что когда государь вступал на престол, он приносил торжественную клятву в Успенском соборе именно во время коронования, что он будет свято соблюдать законы священного коронования, а именно закон 1797 года. Поэтому если он их нарушал, он становился святотатцем. Абсолютизм не так тогда понимался: над царем был еще другой самодержец — это сам Господь. Это первое.
Второе: предполагалось, что если человек умирает, царем становится ближайшее к престолу лицо мужского пола, и там четко, долго и нудно оговаривалось, кто кого ближе. Естественно, первый — это старший сын, если нет сына, то старший брат и так далее. Поэтому если государь Николай Александрович отрекается от престола 2 марта 1917 года, то тогда автоматически престол переходит к цесаревичу Алексею, коль он есть сын, и ничего государь с ним сделать не может. Он не может отречься за сына, это прямое нарушение законов, и, кстати говоря, это прекрасно понимали те люди, которые присутствовали при отречении".