"Россия – это не березки, а люди"

Андрей Зубов о результате правления большевиков: "Люди должны мириться, потому что они люди, а идеи не могут примиряться. На мой взгляд, то, что совершено было большевиками в 1917 году и после этого, во все годы их правления, — это величайшее преступление против человечности как таковой, но это и преступление против России, это убийство России. Россия — ведь это же не березки, в конце концов, это люди, миллионы людей убиты, это культурные ценности, 95% культурных ценностей России уничтожены в процессе и после революции, это подсчет специалистов, моих коллег. Лучшие русские люди выгнаны за границу или убиты, поэтому с чем тут примиряться? С этими делами примиряться нельзя, их можно только исправлять, как любое преступление.

Вопрос о том, русский ты или не русский, — это вопрос нашего самоощущения, а вопрос о том, что мы пережили за этот период, — это объективная реальность. И эта объективная реальность говорит о том, что против русского общества, против русского народа, против русской истории и против всех народов России, не только русских, совершены тягчайшие преступления. Эти преступления совершены, естественно, также руками России, но совершены во имя определенных безумных идей, которые, на самом деле, ни к чему не привели, сами себя исчерпали, ни к чему хорошему. К плохому-то привели в значительной степени — страна развалилась по тем линиям, по которым ее Ленин и Сталин разделили во время их правления, мы потеряли миллионы людей.

Что мы приобрели? Мы ничего не приобрели. Если вспомнить ту Россию, ее быстрый экономический рост, ее культурный потенциал… Сейчас мы вывозим нефть и газ, в советское время вывозили те же самые нефть, газ и оружие, и сейчас вывозим оружие, а до революции мы вывозили сельскохозяйственную продукцию, мы вывозили ткани. То есть мы не были Англией и Германией, но мы вывозили продукты труда".

О разделении российского общества на две части: "Я думаю, что наше общество разделено, и никогда оно не станет больше единым полностью. Оно будет так же вести себя от двух линий: от старой России, и стремиться восстановить это единство со старой Россией, а другие будут считать себя советскими людьми и говорить "Back to the USSR", и никогда не будут считать себя людьми старой России, будут считать, что старая Россия поделом получила, и построили что-то новое. И можно ломать тысячи копий".

Об объединении русских в Великую Отечественную войну: "Правы были те, кто говорил, что Советская Армия развалится за две недели, она развалилась, 3,5 млн попали в плен. Советская Красная армия перестала существовать. То, что потом появилось, то, что произошло это чудо под Сталинградом и так далее, — это уже не советское, это русское общество осознало, что оно сражается со страшным врагом. Не с тем, кто придет освобождать от коммунистов русскую землю, как говорил сам Гитлер. А сражается со страшным врагом, который идет порабощать русскую землю. И из-за этого русское общество встало. Это произошло именно где-то во второй половине 1942 года — перелом сознания, русский народ стал непобедимым. Но это было, и даже изменилась вся фразеология. И на многие компромиссы был вынужден пойти даже великий вождь: "братья и сестры" в самом начале, Александр Невский и Дмитрий Донской, и погоны, и совет министров потом, в 1946 году, вместо комиссаров. Но потом советское опять круто взяло свое. Мне кажется, что в итоге мы потеряли все. Мы потеряли нашу страну".

О том, одобрила бы царская власть присоединение Крыма: "Например, у меня как-то один человек спросил: вот если бы сейчас проснулся Николай I, он бы поддержал аннексию Крыма или нет? Он в первую очередь сказал бы: "Дураки, что вы делаете, разве только великороссы — Россия? Разве Россия — это не все те русские страны, которые говорят пусть на разных языках, но которые часть исторического древнего русского государства?". Ленин назвал Великороссию Россией, назвал Белоруссию, Украину другими странами. И поэтому у нас произошла аберрация сознания, что Россия — это Великороссия. И отсюда все пошло-поехало. Все эти безобразия — вот откуда они".

Андрей Зубов о гипотетической перспективе монархии в России: "Если бы я и выступил "за", то только если речь идет о возвращении законной династии, а не о том, чтобы кого-то объявить царем. Это был бы отвратительный фарс. Это теряет смысл, основы всего. Проблема России — это то, что у нас верховная власть персонализирована и воспринимается как некая целостность, что тот, кто обладает верховной властью, он всем и руководит. В современных условиях это очень неудобно. Это приводит к тому, что всегда авторитарная система в России вырастает из каких-то демократических корней. С этим сталкивались многие страны и решали это по-разному. Но, как правило, в Европе есть одно и то же решение: символ государства и исполнительную власть разделить. Я думаю, что в России, если мы хотим преодолеть авторитаризм, надо, учитывая глубокий персонализм идеи власти в нашем народе, разделить. Желательно, чтобы монархия была исторической".

"Я считаю, что в настоящий момент для страны унизительно, когда взрослыми людьми управляет некий человек, как детьми. Мы не дети. Это очень ясно было видно в XIX веке и в начале XX века в Российской империи. Государи допускают тягчайшие ошибки, политические, даже не личные. Но демократического лидера ты можешь переизбрать, а царя-то не изберешь. В этом-то и проблема. С одной стороны, монархия хороша, но не та абсолютная монархия, которая была в России, которая принесла ей очень много бед. По-моему, как раз для России сейчас был бы выход, причем в нескольких моментах, такое разделение власти и авторитета, при котором монарх, перебрасывая мост в докоммунистическую Россию, превращая послесоциалистическое государство в продолжение исторического российского государства, как бы убирая этот советский период, он был бы из династии Романовых и так далее, но в то же время реальная власть была бы, как и в Англии, у парламента, премьер-министра, победившей партии".

Андрей Зубов об экзистенциальном кризисе в постсоветской России: "Когда мы смотрим на страны Центральной Европы, которые были когда-то тоже коммунистическими, мы видим, что в них произошло перебрасывание моста к докоммунистическому времени. И это их, собственно говоря, вытянуло — и Чехию, и Эстонию, и Венгрию. А у нас не произошло. Там были вполне институциональные вещи. Там восстанавливали старые конституции, восстанавливали права собственности, естественно, восстанавливали атрибутику, убирали эти статуи, всем надоевшие. И сейчас, когда бываешь в Праге, когда бываешь в Будапеште, видишь, что оглядываются туда. А у нас этого нет, поэтому общество не чувствовало, народ не чувствовал себя вообще кем-то. А сейчас новый момент: Из-за событий, связанных с Крымом, у людей появилось ощущение перспективы. Понятно, что крымская ситуация зашла в тупик. Но перспектива-то, ощущение, что страна-то есть, надо о ней думать, осталось. Именно это заставляет людей переосмыслить и институт монархии".

О том, легитимно ли отречение Николая II от престола: "К сожалению, сенатор Добрынин, видимо, переносит те реалии, которые ему близки в сегодняшнем дне, на ситуацию 1917 года, когда в России было в значительно большей степени правовое государство, чем сейчас. Во-первых, этот миф о том, что государь расписался карандашом, действительно не имеет никакого значения. Намного большее значение имеет то, что государь актом об отречении нарушил основные законы Российской империи. Я не знаю, что имела в виду Поклонская, но явно не карандаш тут важен.

Дело в том, что в основных законах Российской империи вообще нет положения об отречении государя, в принципе не предполагается такая возможность. Но, как объясняли тогдашние юристы, например, барон Нольде, крупнейший специалист и достаточно либеральный юрист, отречение государя подобно юридической смерти, политической смерти, но никто не может заставить человека управлять страной, если не он хочет управлять. Однако это как смерть — умер человек, и вступает в ход тот закон, который предполагает, что он должен вступить в силу, если государь умер. Это все было прописано еще павловым законом 1797 года. Там было сказано, что государь — не хозяин престола, он его не может, как в петровское время было, отдать, кому хочет. Он в некотором роде раб своей клятвы, потому что все начиналось с того, что когда государь вступал на престол, он приносил торжественную клятву в Успенском соборе именно во время коронования, что он будет свято соблюдать законы священного коронования, а именно закон 1797 года. Поэтому если он их нарушал, он становился святотатцем. Абсолютизм не так тогда понимался: над царем был еще другой самодержец — это сам Господь. Это первое.

Второе: предполагалось, что если человек умирает, царем становится ближайшее к престолу лицо мужского пола, и там четко, долго и нудно оговаривалось, кто кого ближе. Естественно, первый — это старший сын, если нет сына, то старший брат и так далее. Поэтому если государь Николай Александрович отрекается от престола 2 марта 1917 года, то тогда автоматически престол переходит к цесаревичу Алексею, коль он есть сын, и ничего государь с ним сделать не может. Он не может отречься за сына, это прямое нарушение законов, и, кстати говоря, это прекрасно понимали те люди, которые присутствовали при отречении".